У ВОЙНЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО

Качается рожь несжатая.

Шагают бойцы по ней.

Шагаем и мы – девчата,

Похожие на парней.

Нет, это горят не хаты –

То юность моя в огне.

Идут по войне девчата,

Похожие на парней.

Юлия Друнина

ЮНОСТЬ В ОГНЕ

Есть расхожая фраза – «У войны не женское лицо». Действительно, что может быть более несовместимым, чем такие понятия, как женственность и жестокость, жизнь и смерть. Но война свела их воедино, и в этом плане Великая Отечественная поистине исторический феномен, потому что никогда, на протяжении всей истории человечества столько женщин не участвовали в войне. Только по мобилизации комсомола в армию было направлено около 500 тысяч девушек.

А всего за годы войны в различных родах войск на фронте служило свыше 800 тысяч женщин! Огромная армия с «женским лицом». «Светлокосые солдаты» не только вытаскивали раненых с полей сражений, но и стреляли из «снайперки», подрывали мосты, ходили в атаку. Женщины убивали! Убивали врага, напавшего на их дом, на их детей, защищая тем самым будущую жизнь. Это была величайшая жертва, принесенная на алтарь Победы.

НА ВСЮ ОСТАВШУЮСЯ ЖИЗНЬ НАМ ХВАТИТ ГОРЯ И ПЕЧАЛИ

Екатерина ПИСАРЕВА, ветеран войны

22 июня 1941 года. Только что сдала на «отлично» последний экзамен за шестой семестр Алма- Атинского мединститута. Теперь я студентка четвертого курса. Счастливая ехала домой. Через один-два месяца заканчивает службу в армии, в городе Бресте, мой единственный брат Николай. После возвращения домой он продолжит учебу в СХИ, откуда был призван в армию. Сколько было радости, какие мечты, планы на будущее! Какие чудесные письма, полные светлых надежд, мы получали от него! Я сошла с трамвая около железнодорожного вокзала. Слышу: по громкоговорителю передают какое-то важное правительственное сообщение... Люди, находившиеся в ту минуту на привокзальной площади, стояли ошеломленные, как будто чем-то неожиданно оглушенные, растерянные... Слышу – война!

Вскоре было передано сообщение о тяжелых боях в Бресте. Страшнее ничего быть не могло. Я еле устояла на ногах. Ведь там служит мой брат! Где-то у вокзала присела на скамеечку, собралась с мыслями да бегом через железнодорожное полотно – домой. Дома была мама, вскоре с работы пришел папа. Не помню, о чем мы тогда говорили, наверное, больше молчали: в горле стоял горячий комок, в голове пульсировала только одна мысль: война, Коля, война, Коля... Потом мама плакала, отец ее успокаивал. Наша тревога за события в Бресте была не без оснований: мой брат Николай так и не вернулся домой... Его тело после бомбежки Бреста не было обнаружено. Мама не хотела верить в смерть Коли и ждала его всю войну и после войны. Надеялась на чудо.

Спустя несколько лет после войны к нам зашел сослуживец брата, вернувшийся из плена, и развеял мамины надежды. Он сказал, что своими глазами видел место, где был Николай: снаряды искрошили все, и там несколько суток бушевало пламя...

В начале 1942 года, несмотря на бронь по работе, ушел на фронт добровольцем отец, вскоре, после окончания мединститута, была призвана в армию и я. Дома осталась одна больная мама, которая, чтобы прожить и купить лекарства, вынуждена была работать...

Выпуск врачей Алма-Атинского медицинского института августа 1942 года был как никогда многочисленным, так как с нами сдавали экзамены эвакуированные студенты из разных городов – Курска, Одессы, Минска. Окончили институт 685 врачей, и сразу всех отправили на фронт, за исключением нескольких человек, освобожденных от призыва по состоянию здоровья и семейным обстоятельствам. Для нас выделили несколько вагонов в поезде Алма-Ата – Москва. Помню, проводы были обычные и в то же время сердечные, полные тихих, неброских, разрывающих сердце эпизодов. Было много преподавателей, среди которых и наш любимый педагог, руководитель нашей группы, будущий ректор Алма-Атинского мединститута Сибагитулла Рыскалиевич Карымбаев, много студентов; играл оркестр. Родители плакали...

Мы с мамой посмотрели друг на друга: она была вся в слезах. Я крепилась из последних сил, старалась, как могла, успокоить и приласкать ее. А на привокзальной площади в это время было очень шумно: оглушительно вздыхал оркестр, слышались напутствия родственников, преподавателей и стоны раненых... От этой картины мы как-то сразу почувствовали себя взрослыми и, кажется, бесстрашными. Кончились наша юность, студенческие годы, родительская опека. Необходимо было выполнять свой патриотический долг – всеми силами защищать нашу любимую Родину.

ПЕРВЫЕ БОИ

На Украине буквально за каждый метр земли, за каждую деревню шли тяжелые бои. Для врагов потерять эту часть Украины означало потерять Донбасс, к богатствам которого яростно рвалась Германия. Поэтому вдоль Днепра немцы соорудили невиданные укрепления, объявив эту зону «государственным рубежом». Они говорили: «Днепр – это граница нашего дома», – и упорно держали ее. Вначале наш медпункт был развернут близ города Золотоноши, но вскоре, когда боевые подразделения полка заняли огневую позицию по левому берегу Днепра, то есть к концу полного освобождения этой части Левобережной Украины, нас перебросили в Бубновскую Слободку, где мы разместились в крестьянских полуразрушенных хатках, в которых в основном жили старики да больные. Встретили они нас очень трогательно, как своих родных и близких. Мы от всей души угощали друг друга чем могли, а наши гостеприимные хозяева много чего порассказали о тяжелейшем своем житье-бытье в период фашистской оккупации. Рассказывали и плакали. Слушая их рассказы, нам тоже хотелось плакать...

Как обычно, фронтовая передышка была недолгой. Нагостевавшись и полечив местных старых да малых, наши боевые подразделения в тяжелейшей битве форсировали Днепр, заняв по правую сторону его плацдарм площадью около четырех квадратных километров. Этот участок находился на длинном пологом скате к реке возле берега и был изрыт множеством воронок, густо изборожден окопами и траншеями. Плацдарм простреливался с трех сторон, а четвертой был могучий Днепр. Находясь выше нас, немцы видели наши позиции как на ладони.

Противник частыми атаками хотел сбросить наши войска в Днепр. Плацдарм простреливался из всех видов оружия, постоянно свистели пули. Но бойцы в ожесточенных неравных боях не только удержали его, но и расширили. С немецкой педантичностью через равные короткие промежутки времени  

налетали «мессершмитты», которые обстреливали и бомбили плацдарм и переправу. Подкрепление просачивалось через Днепр чаще ночью, на крохотных плотах, сколоченных из досок и бревен, на понтонах, рыболовецких лодках, бочках, бревнах – словом, на чем попало, за что можно было хотя бы уцепиться, плывя рядом. Для обслуживания воинов, находящихся на плацдарме, по приказу старшего врача и командования полка направили меня с фельдшером и санитарами. Обычная задача медиков – оказание бойцам медицинской помощи, укрытие раненых от огня и при малейшей возможности быстрая их эвакуация на левый берег Днепра – на плацдарме была сверхсложной.

ПЕРЕПРАВА, ПЕРЕПРАВА,

БЕРЕГ ЛЕВЫЙ, БЕРЕГ ПРАВЫЙ

...Никогда не забуду конец сентября 1943 года. Перед рассветом с группой бойцов мы подошли к реке. Место переправы было освещено мертвенно-белым светом немецких ракет, вокруг рвались снаряды, мины. В ответ по фашистским позициям била наша артиллерия. Были раненые, которым мы сразу же оказывали медицинскую помощь и прятали их в обрыве у реки. Когда начало светать, было приказано идти на переправу и быстро переходить на правую сторону Днепра – на плацдарм.

Переправлялись в основном на понтонных сооружениях, над которыми вставали столбы огня и дыма от метких попаданий. Разорванные снарядами понтоны быстро соединяли досками. Над таким шатающимся мостом была натянута толстая веревка с одного берега реки на другой. От тяжести людей понтоны тонули, и вода порой доходила до колен. Мы шли гуськом, сапоги были очень тяжелыми, так как наполнялись ледяной водой, и, конечно же, крепко держались за веревку.

Когда до берега осталось пройти совсем немного, метров десять, снаряд выбил прямо перед нами целое звено этого хлипкого, ненадежного моста. К счастью, осталась целой веревка, а внизу – глубокая стремительная река. Несколько человек были убиты, некоторые утонули, одного раненого успели-таки выхватить из пучины норовистого Днепра... Как по щучьему веленью, рядом оказались две лодки с мужественными ребятами, которые под обстрелом наспех навели переправу и помогли нам сойти на берег.  

Но на прибрежной земле было не слаще. Как говорится, из огня да в полымя. По нам стреляли как по загнанным зайцам. Ползком, по-пластунски мы миновали зону обстрела. На плацдарме наши боевые подразделения буквально ушли в землю: бойцы дневали и ночевали в траншеях, окопах, дзотах. Нельзя было поднять головы. Земля гудела от непрерывного обстрела, казалось, вот-вот она, многострадальная, взорвется. Медицинский пункт организовали в только что выкопанной землянке у обрыва реки. Пока разворачивали медпункт, уже накопилось несколько десятков раненых, которые прибывали каждую минуту. И в этих невозможных условиях приходилось делать такие сложнейшие операции, что сейчас только удивляюсь – неужели смогла, неужели такое возможно? Но чувство опасности, духовный взлет делали чудеса.

НО ВРАЧИ СДЕЛАЛИ ВСЕ ВОЗМОЖНОЕ

Особенно мне запомнилась операция, сделанная бойцу с Кавказа, который получил тяжелое сквозное пулевое ранение в грудную клетку. Несмотря на богатырское телосложение, раненый буквально задыхался, его одолевал кашель. Кожные покровы были синюшные, пульс очень частый, почти нитевидный.

Из-за сложной боевой обстановки эвакуировать его на левый берег Днепра не удалось. Через несколько часов, к вечеру, состояние раненого снова стало ухудшаться. Мне вновь пришлось сделать новокаиновую блокаду, чтобы улучшить его состояние.  

И вот одышка у него почти исчезла, кожа и видимые слизистые порозовели, наполнился пульс. Только к концу вторых суток его вместе с другими ранеными удалось эвакуировать на левый берег Днепра.

Метрах в ста от нас кверху по течению реки была переправа, которая днем и ночью обстреливалась немцами. Полуразрушенные плоты вместе с бойцами и пушками продолжали плыть вперед, невзирая на плотный огонь.

Война – это очень страшно, но быть на переправе – особенно ужасно; не случайно командующий нашим фронтом как- то сказал: «Лучше десять раз сходить в атаку, чем один раз быть на переправе».

Во время обстрелов и бомбежек вода в Днепре буквально кипела, столбами поднималась высоко вверх. После такого ада я не раз видела воду кроваво-розовой, отчего мне, фронтовому врачу, становилось не по себе. Как-то подумала: если останусь в живых и расскажу кому-нибудь, не поверят. Даже мы, медработники, привыкшие ко всему, не выдерживали этого ужаса. При малейшей возможности выскакивали из землянки и бежали к реке. Раненым, тонувшим в реке, бросали веревки, электрические или телефонные шнуры или просто подавали палку и вытаскивали их. Если нас замечали фашисты, то возобновляли яростный обстрел.

МЫ ТЕРЯЛИ ДРУЗЕЙ БОЕВЫХ

Немало было потерь и среди личного состава медиков полка. В конце сентября 1943 года во время выноса раненого с поля боя был убит мой санитар, а через несколько дней во время работы за примитивным «операционно-перевязочным» столом в земляной нише от прямого попадания снаряда был ранен младший лейтенант медслужбы фельдшер Витя. Множественные осколочные ранения настигли и меня. Пострадали в основном ноги, больше правая, наиболее крупные осколки глубоко засели в бедре. Будучи раненой, я продолжала работать еще около трех суток. Помогали мне в моей работе наши раненые. Раны с осколками стали воспаляться, появилась высокая температура, усилилась боль, а работы все прибавлялось и прибавлялось.

Наконец-то к нам прибыло подкрепление. До сих пор у меня перед глазами врач-новичок, который должен был заменить меня. Звали его Саша, фамилия, кажется, Полеев.  

Совсем молоденький – по виду ему можно было дать не более семнадцати, с тремя звездочками на погонах, небольшого роста, коротко остриженный, с очень доверчивыми, заботливыми, выразительными умными глазами. Военная форма сидела на нем мешковато. Белоснежный, наверное, только что подшитый воротничок гармонировал с щеголеватой пилоткой. На ногах – конечно же, не по уставу – обмотки, которыми он «прибинтовал» от ступней до колен широченные штанины. И где он только так вырядился... Такое чудо – врача в обмотках – я видела впервые: наш тыл делал все для фронта, поэтому мы не были голодны и одеты были тепло и прилично. Мне показалось, что он весьма доволен собой. И это было трогательно. Спросить об обмотках я не могла – постеснялась. Но мной, казалось бы, ни с того ни с сего, овладело чувство жалости и тревоги за него. Оказалось, оно появилось у меня не без оснований...

Еле держась на ногах от ран, при температуре под сорок градусов, я стала готовиться к эвакуации, одновременно рассказывая новичку, как лучше укрыть себя и раненых от огня. Он с охотой, заботливо размещал бойцов в лодках. Под прикрытием нашей артиллерии во второй половине ночи мы были переправлены на левый берег. Во время высадки подверглись сильному обстрелу. Некоторых ранило повторно.

Перевязав нуждающихся, мы потихонечку двинулись в медсанбат, который все еще находился в Бубновской Слободке. Светало. Небо было безоблачное, голубое. Шли мы медленно, поддерживая друг друга. Тех, кто не мог идти, волокли на палатках. Раненого, которому я накануне ушила пневмоторакс, несли на носилках. Во главе этой горе-колонны двигалась я и очень боялась потерять сознание. Напрягала все силы, массировала виски, нюхала нашатырный спирт, старалась поглубже дышать – лишь бы не потерять сознание. Несмотря на это, головокружение продолжалось, меня тошнило, силы убывали...

Не поверили своим глазам, когда увидели группу сотрудников медсанбата, быстро приближающуюся к нам. Впереди бежал мой будущий муж Саша Писарев. Буквально с разбегу на виду у всех подхватил меня на руки. Мне было стыдно перед всеми за такое особое внимание ко мне, обидно за беспомощность, за страдания и лишения, которые терпят все, находящиеся на плацдарме. С другой стороны, на душе стало тепло, легко (не только легко, но и даже как-то пусто), спокойно не только за себя, но и за всех раненых, вышедших из этого ада на Днепре. Я не могла удержаться от слез, они катились неудержимо. Я плакала, закрывая лицо руками, и молчала. Саша нес меня бережно, нежно, как ребенка, впереди колонны, стараясь успокоить и, наверное, приласкать... Все шли молча, плакали тоже почти все: и встречающие нас, и мы.

В медсанбате нас приняли хорошо, многим сделали операции. Мне удалили несколько осколков, почистили воспаленные участки. Многих, в том числе и моего раненого с открытым пневмотораксом (его самочувствие и общее состояние были удовлетворительными), отправили в специализированные госпитали в прифронтовой зоне и в госпитали тыла. Я категорически отказалась от эвакуации в госпиталь для поэтапного лечения, продолжала лечение в медсанбате.

На второй день после нашего прибытия сообщили, что погиб молоденький врач в смешных, трогательных обмотках, который заменил меня на плацдарме. От этого известия сердце оборвалось. Было безумно его жаль. Я даже не успела спросить этого мальчика, откуда он, какой институт окончил, кто ждет его дома... Эта мимолетная встреча оставила еще одну зарубку на моем сердце, и мне не суждено забыть его никогда.

После двух месяцев лечения с еще не полностью зажившими ранами я продолжила службу. За отличное медицинское обслуживание наших боевых подразделений на плацдарме по правую сторону Днепра была награждена орденом Красной Звезды – это была моя первая правительственная награда.