СУДЬБА СОЛДАТА, ИЛИ УРОКИ ПОСЛЕДНЕГО ЕВРАЗИЙЦА

Татьяна ФРОЛОВСКАЯ

Лев Николаевич Гумилёв всю свою жизнь жил вынуж­денно-раздвоенно. Сиротское детство, судьба гонимого «ли­шенца», жизнь без собствен­ного крова, аресты, тюрьмы, ссылки, фронтовые дороги, а после войны, после защиты кандидатской диссертации, вновь лагерь без предъявления обвинения. Оттуда человек, ко­торому пошёл пятый десяток, возвратился с рукописями двух книг, одна из которых стала его докторской диссертаци­ей. Надеюсь, никто не предпо­ложит, что лагерные власти создавали ему условия для за­нятий наукой.

Когда началась Великая Отечественная война, Л.Н. Гумилёв томился в Норильском лагере, он даже не мог получить доскональной информации о происходя­щем. И был глубоко оскорблён тем, что его – сына Н.С. Гумилёва – отлучили от судьбоносных событий родной страны. Он был па­триотом единственной страны, и отец для него был неотразимым примером. В 1914 году Николай Степанович при получении из­вестия о начале войны записал своё состояние в редкостных по силе попадания в характер строчками:

И в рёве человеческой толпы,

В гуденье проезжающих орудий,

В немолчном зове боевой трубы

Я вдруг услышал песнь моей судьбы

И побежал, куда бежали люди,

Покорно повторяя: буди, буди!6

В одной телевизионной передаче ведущий попросил у Льва Николаевича ответить на вопрос как учёного, интеллигента, на что престарелый Лев Гумилёв ответил: «Я не интеллигент – я сол­дат». Он дословно воспроизвёл слова своего отца, которые он не мог помнить, но сохранил пересказанное ему матерью. Когда в начале 1915 года Николай Степанович приехал в Петроград в короткий отпуск, тыловые коллеги и поклонники «носили его на руках», прославляя как истинного интеллигента и героя. Вот это ощущение себя солдатом Лев Гумилёв пронёс через всю жизнь, которая была посвящена истории этносов, воинственных при своём возникновении, а так как возрасты этносов не совпадают, войны идут беспрерывно.

В ленинградской тюрьме «Кресты» на свидании с матерью в 1938 году он сказал про себя словами А. Блока:

Я не первый воин, не последний –

Долго будет родина больна…

Он писал об этносах, древних и современных, но при этом говорил себе: «Не дальше XVIII века» или «Не ближе XVIII века».

ИЗ ЛАГЕРЯ – НА ФРОНТ

Гумилев объяснял: бойню, конфликты цивилизаций или конфессий можно предотвратить, ослабить, только обладая точ­ным знанием о прошлом человечества. Остановить угасание эт­носа нельзя, этносы, как и всё на свете, рождаются и умирают – это неизбежно. Именно цивилизации, обретшие высокую техно­логическую оснащённость, могут пригасить негатив, и заслуги ве­теранов не будут забыты. Даже эпоха обскурации или существо­вание в качестве реликта лучше смерти. Ведь отпущенные чело­веку 70–100 лет – для него единственная жизнь.

…Из северного лагеря Лев Николаевич, как и многие в то время, стремился на фронт – ему отказывали – каторга продол­жалась. К тому времени за плечами Гумилёва была богатая ла­герная биография. Он попал в Норильск через Красноярский пе­ресыльный пункт; дальше – Енисей, железнодорожная станция Дудинка и Норильский лагерь. Карьеру примерного лагерника Лев Николаевич начинал землекопом, продолжал шахтёром – добывал медную руду – и геотехником.

Март 1943 года, когда кончился пятилетний срок «отсидки», Гумилев – лаборант-химик. Оказавшись на воле, Лев Николаевич с Севером не расстался, дал подписку никуда не выезжать… Работал в магнитометрической экспедиции Норильского комби­ната. За то, что экспедиция обнаружила на Нижней Тунгуске про­мышленное месторождение железной руды, Льва Николаевича премировали недельной поездкой в Туруханск. О северном туру­ханском житье-бытье заключённые мечтали, как правоверные о мусульманском рае – «там почти не было мужчин!» Что касается пребывания Льва Гумилева в Туруханске, то доподлинно извест­но, что он, придя в городской военкомат, добился, чтобы его от­правили на фронт.

Лагерники-гуманитарии, взять хотя бы Юрия Домбровского, спустя годы, позволяли себе, как мне кажется, простительную слабость – обожали выглядеть в прошедшей лагерной жизни та­кими отважными и бесстрашными, такими, что им море по коле­но. В книге Сергея Лаврова вычитываю: «Э. Герштейн, ссылаясь уже на послевоенный разговор с Л. Гумилёвым, сообщает, что он пришел к военкомату, держа на запястье бритву и грозя вскрыть себе вены».

Гумилёв служил в артиллерии. Редкие письма с фронта мало что прибавляют к тому, что поведали о войне, о её послед­них годах другие фронтовики – от Астафьева до Бондарева.

«Жить мне сейчас неплохо. Шинель мне идёт, пищи –под­линное изобилие, иногда дают даже водку, а передвижение в Западной Европе легче, чем в Северной Азии…» Лев Николаевич вообще не был склонен «живописать» лагерные страсти-морда­сти, обходил молчанием или произносил нечто сурово-ирониче­ское: «Я в тех местах бывал (заметим в скобках – 5 лет. – Т. Ф.), и после этого мне первая линия фронта показалась курортом».

Над фронтовыми дорогами гремела лихая, разудалая пес­ня, хриплый тенорок Леонида Утесова возвещал: «Брянская ули­ца на Запад нас ведёт…» И каждый солдат от рядового до марша­ла знал: «Дойдём до Берлина!» В Бежецке, в том самом Бежецке,

где прошли сравнительно беспечальные годы Льва Николаевича, в 1944 году умирает его бабушка – Анна Ивановна Гумилёва. В блокадном Ленинграде умерли от голода А. Энгельгардт и её уже взрослая дочь – сводная сестра Льва Николаевича. В ты­ловом Ташкенте Анна Ахматова пишет «Поэму без героя», из­редка читает самым близким, самым доверенным людям заведо­мо опальный «Реквием». И в эти же годы в Ташкенте пишет сти­хи и письма. В одном письме товарищу Лёвы она недоумевает: «Зачем Лев пошёл на фронт?»

Затем и пошёл, что был солдат и сын солдата и ко всему в своей жизни относился с подобающей ответственностью и дис­циплиной как истинный патриот и воин своей земли. Не так много эпохальных сражений было в русской истории. В диалоге Льва Гумилёва с академиком А. Панченко говорится «… ни один поход домонгольских времён не попал в символический ряд, он начина­ется с Невской битвы и Ледового побоища, то есть с Александра Невского». Продолжая ряд, учёные называют Куликовскую битву, Полтавскую битву, Бородинское сражение, Сталинградскую бит­ву и взятие Берлина.

Вот во взятии Берлина Гумилёв участвовал. Когда закончи­лась война, он писал Н. Харджиеву: «…я участвовал в трех на­ступлениях: а) освободил Зап. Польшу, б) завоевал Померанию, в) взял Берлин, вернее, его окрестности…»

Так Лев Николаевич стал обладателем единственной госу­дарственной награды – медали «За взятие Берлина». Весьма сим­волически. Окоротил всё-таки завоевателя русский воин: «наша пассионарность оказалась выше немецкой». Для Гумилёва это было ещё и прекращением многовекового воинственного «Дранга нах Остен».

СТАТЬИ О ВОЙНЕ

«Со времен Невского Александра зарились жадные со­седи на наши угодья… точили немцы меч, собираясь когда-ни­будь прижать славян к стенке, и всегда хаяли русских, что-де без немецкого порядка живут… Когда Европа, растоптанная и поруганная фашизмом, думает о своей судьбе: кнут поработи­телей или торжество правды предстоит её потомкам, она вспо­минает о нас. Тогда в слезах отчаяния она обращает гла­за к востоку…» Статьи во­енных лет Леонида Леонова перепечатывались всеми фронтовыми многотираж­ками. Гумилев подписался бы под этими словами, но были у него в то самое вре­мя совершенно самостоя­тельные соображения.

И Первая мировая вой­на, и вторая – Отечественная – вызывали в народе общее чувство отпора врагу. Это чувство испытывали все: от простого солдата до воена­чальника, от подростка до убелённого сединами старца. Так было в 1812 году. Так было в 1914 и 1941–1945 годах. Тысячи и тысячи фронтовиков говорили: «Я брал Берлин!»

Похожие слова мы найдём и в процитированном послево­енном письме Льва Николаевича Н.И. Харджиеву. Однако в по­нимании того, что, в действительности, взятие Берлина означа­ло низвержение в прах военной мощи и агрессивной идеологии фашизма, Лев Гумилёв был высок и велик. Для него, артилле­риста, орудийный снаряд являлся предметом знаковым, и все действия, приближавшие час безоговорочной капитуляции не­мецкой армии, были продолжением дела Александра Невского, почитавшего главной обязанностью своей жизни – положить предел насильственным посягательствам на русскую землю и предел посягательствам чуждого духовного закона на веру пра­отцев. Об этом своём ощущении он довольно долго молчал, стиснув зубы. А когда всё-таки сказал в книге «Древняя Русь и Великая степь», а еще точнее и лаконичнее – в книге «От Руси до России», то облегчённо вздохнул: «Больше я своим ученикам ничего не должен».

Победитель провёл, дожидаясь демобилизации, четы­ре месяца вблизи лежащей в руинах столицы павшего рейха.

Время на фронте, послевоенные нечаянные «каникулы», Лев Николаевич впоследствии называл самым счастливым и памят­ным временем. День Победы так и остался святой календарной датой.

ВОЕННАЯ ПРАГА

Еще надо рассказать о Праге незабвенного сорок пятого.

Чешские подпольщики по радио просили помощи. Откликнулись американцы и советские войска. К тому времени столица Германии лежала в развалинах, над железным скелетом купола Рейхстага развевалось Знамя Победы, берлинцы выстраивались в очередь к армейским полевым кухням, и оголодавшие фрау говорили «Vielen Dank» тем, кого совсем недавно официальная фашистская газета именовала «славянским навозом», «рабами великой арийской расы».

Могучие Т-34 медленно продвигались по брусчатке праж­ской площади Святого Вацлава, пыль немецких и чешских дорог прикипела к горячей танковой броне, из раскрытых окон свисали белые простыни, но то не была мольба к победителям о пощаде, то были приветственные знамена. Девушки обнимали спасите­лей в гимнастёрках, весенние цветы – цветы «золотой Праги», порога Европы – осыпали рядовых и офицеров. Аккордеоны те­перь играли не «Розамунду» и «Лили Марлен», но «Синий плато­чек» и «Катюшу».

Лев Николаевич Гумилёв, получивший в качестве возна­граждения за свою первую работу по современной ему истории – историю боевого пути родного воинского соединения – разреше­ние на недельную поездку в Прагу, шёл по городу, спасённому от разрушения стремительным марш-броском танковых дивизий маршала Конева…

Всё сохранилось: мосты через Влтаву и мрачный рыцарь вблизи Карлова Моста – любимая скульптура Марины Цветаевой, Градчаны, собор святого Витта и храм святого Микулашека, кон­ная статуя Вацлава, самое старое еврейское кладбище Европы, где позднее будет создан «Штатни Жидовски музеум», сохрани­лись синагога и средневековые часы с фигурками, выплывавши­ми из башенного проема… И всё же для Льва Николаевича Прага была нестерпимо пустынна.

Он прибыл сюда не за туристическими впечатлениями. Пренебрегая опасностями и навлекая на себя пристальное вни­мание спецслужб, он пытается разыскать великих евразийцев: Г.В. Вернадского – сына В.И. Вернадского – и П.Н. Савицкого. Советская контрразведка неотступно охотилась за всеми эми­грантами от Петра Лещенко до Петра Савицкого. Тогда же был арестован русский пушкинист, бывший артиллерист Белой армии и будущий казахстанец Николай Раевский. Г.В. Вернадский еще в 1927 году уехал в Америку, но Гумилёв этого не знал, а извест­ный ему исследователь жизни Чингис-хана Эренжен Хара-Даван умер в сорок втором в Белграде. В тридцать восьмом в Вене умер от инфаркта Трубецкой, после аншлюса Австрии и несколь­ких допросов в гестапо.

Евразийский пророк Пётр Николаевич Савицкий отбывал свой срок там, где до него каторжничал сам Гумилёв. Встретиться вживую им доведется через 20 лет.

Демобилизованного солдата восстановили в университет­ских правах. Он рьяно штурмует твердыни экстерната, заодно сдаёт и кандидатские экзамены и следом готовит диссертацию на соискание степени кандидата исторических наук: «Политическая история первого тюркского каганата».

Лев Николаевич скоро узнал, что одного из его кумиров, того, чьи труды и идеи формировали будущего великого истори­ка, арестовали и отправили в том самом направлении… Но не мог наш герой тогда даже предположить, что Пётр Савицкий про­ведёт в лагере десять лет, что вскоре и он сам – Лев Гумилёв – отправится по тому же «крутому маршруту».

А пока он, прямо говоря, оставался «тайным евразийцем», что-то вроде катакомбного христианина во времена свирепого Тиберия или, как его там, какого-нибудь Нерона. Причём, подчеркнём, скрытность не ради спасения собственной шкуры, но ради возвращения на родину живой воды евразийства, в котором он в боевых действиях на фронте только утвердился. Эта скрытность философско-интеллектуального происхождения объясняется исключительной проницательностью Гумилева. Он прекрасно понимал значение отпущенного времени и что рано или поздно оно кончается, и что надо дни и даже часы использовать максимально.

…. Сегодня, когда мы присутствуем при страшных событиях на Украине, когда Запад и США не слышат грозных выкриков не­добитого фашизма, когда аналитическими, я бы сказала анар­хическими, не основанными на точной науке истории, програм­мами заполонены СМИ, наше спасение в познании уже создан­ного и строго научного комментария к настоящему и будущему Л.Н. Гумилёва.

Отнятая победа Первой мировой войны, после пораже­ния в Японской войне, раздразнившая завоевательные планы Германии и японских милитаристов, правителей островного госу­дарства, повлекли неисчислимые жертвы через очень короткий промежуток времени – 23 года (1918–1941), только через 100 лет получает истинно историческую оценку, но современники знали настоящую цену отнятой победы, а потомки заплатили кровью.

23 года – роковая цифра не случайна. Это срок одного по­коления, покалеченного незаслуженной победой врагов России, не расставшихся с вожделенными притязаниями на восточные земли. Военщина поколения, начинающего, как «спящая краса­вица», с той точки, на которой заснула, как нам показалось, веч­ным сном.

Жертвы советских людей были принесены ради уничтоже­ния всемирного врага человечества – фашизма. Мы празднуем семидесятилетие победы над фашизмом. Как так вышло, что фашизм уцелел? Когда незаслуженная «победа» – суверенитет самостийников Украины смёл своих настоящих героев и незакон­ная власть новых нацистов ровно через 23 года (1991–2014 гг.), достаточных, чтобы отшибить память у целого поколения, торже­ствует, санкционированная и инициированная США, ради самых примитивных выгод, мы негодуем и удивляемся.

Но разве нас не предупреждали? Позволю себе цитату из классика.

«Американские солдаты учатся фашизму в Европе. Они вполне могли учиться ему у себя дома, если этому надо учиться» (Томас Манн. Письма). (Письмо написано в марте 1946 г.).

К сожалению, вспоминают Гумилёва намного реже, чем стоило бы. Да и читают классика несоразмерно мало. А ведь русское воинское мировоззрение Гумилёва, проницательно ска­завшего: «Дипломатия, не подкреплённая силой оружия, мало эффективна», во втором десятилетии ХХI – столетия можно счи­тать продолжением суворовской «Науки побеждать».

Отрадно, что обнадёживающие политические события нынешнего времени от создания Евразийского экономического союза до стремительного и мощного восточно-геополитического направления в каждодневной жизни стран Содружества убежда­ют в великой провидческой правоте Льва Николаевича Гумилёва. Его умное, яркое, поистине живое наследие в каждой строке, в каждом слове надолго сохранит свою бесспорную ценность как надёжная защита государственной и гражданской самостоятель­ности и процветания