Людмила ЕНИСЕЕВА

Цитируя вышедший в военные дни Указ о награждении павших героев, газета «Известия-Казахстан» перечислила всех, кто был в нем поименован. Сказала она и о том, что шестеро из них оказались живы. Судьбы их сложились драматично, и особенно трудно решался вопрос о возвращении им, здравствующим, посмертного звания «Герой Советского Союза». Что же касается первого из тех, кто нашелся среди живых, то все случившееся с ним можно отнести к самым невероятным историям века. Речь идет о Данииле Кожубергенове.

К 50-летию этой битвы на киностудии «Казахфильм» режиссером Владимиром ТАТЕНКО была снята картина «Смерть Даниила Кожубергенова». Вот что рассказывал там расследовавший в 60-е годы минувшего века всю эту эпопею ныне покойный уже журналист, сотрудник газеты «Ленинская смена» Михаил МИТЬКО.

АСКАР ИЛИ ДАНИИЛ?

– Ну, с чего же все началось? – задавался вопросом Михаил Иосифович. – А началось все с мо­его отца. Он, 44-летний партизан и рубака, выпросился в начале вой­ны на фронт и погиб. Повзрослев, я решил написать о нем. А когда стал разбираться, понял – сказ надобно начинать с панфиловцев: они ушли первые, стояли под танками. И вот мои газетные очерки о них.

Среди награжденных Звез- дой Героя был Даниил Александ- рович Кожубергенов. Смотрю, по документам он Даниил, а официально в Указе – Аскар. Я назвал по Указу – Аскар. И тут ко мне в редакцию приходит фронтовик. Симпатичный такой, голубые глаза, но лицо казахское. И рука искривленная.

«Видите ли, – говорит, – вы назвали меня Аскаром, а я на са­мом деле Даниил. Тот самый, из 28-ми панфиловцев». И начина­ет всей редакции рассказывать, как все получилось. И мы впер­вые от живого панфиловца услышали об этом бое. Не о том па­радном, а о черном, страшном. Ну, и, конечно, о Клочкове. Даниил Александрович был тогда, оказывается, связным. Солдат разбит­ной, шустрый, интересный. И от него мы узнали о смерти Клочкова.

Боем на самом деле командовал Добробабин. Немцы ведь пошли справа и слева, и Клочков, политрук, пришел именно в этот взвод – то есть в самое страшное место. А за ним Кожубергенов.

«Мы же с ним бежим, а тут все дымится, – говорит он, – все поле за железной дорогой. Выходим – где Добробабин? Добробабин уже мертв». И тут, по его рассказу, пошли новые танки. А гранат противотанковых у них не было, только, говорит, зажигательные бутылки. Из-под обыкновенного пива, водки, а в них смесь. Но капсюля надо беречь! Капсюля! Они в стеклянной трубочке такой, и начинают прятать их за рубашки и гимнастер­ки. «Ну, – спрашивает Клочков, – сколько живых?» Я отвечаю: «Девять». «Ничего, с нами – одиннадцать!» Танк горит, вони­ща, и он, Клочков, за этот танк спрятался: «Данилка, бутылку!» Я, говорит, капсюль из-за пазухи достал, вставил. Но он же, дурачок, выбежал навстречу танку. А я за ним: «Не выбегай!» А ему уже крупнокалиберный пулемет грудь прострелил, и ши­нель сзади вырвало.

Я бегу, а на меня кровь от него. Подбегаю – он лежит. Как упал – лицом вниз. В левой руке пистолет, а в правой – зажига­тельная бутылка».

Снял Кожубергенов с него, как полагается, полевую сумку, раз­жал из руки пистолет, затащил тело в окоп и пошел. Нет никого вокруг, тишина. Только пламя и треск – горят машины... «Ладно, – думает, – доберусь до стрелочника, сдам ему все. А эти проклятые обмотки размотались у него, и он тащит их по снегу. Ползет, а голова кругом идет – контуженный. Дополз. Скребется в дверь. А там, на разъез­де Дубосеково, стрелочник был. Сдал он ему все и дальше. Перед Петелино: «Хэнде хох! – немцы с автоматами. – А, русиш швайн!»

Даниил встал, они наступают ему на обмотки. «Давай, шнель, шнель!» Он шаг – они наступают, он падает – они хохочут. И амбар стоит. Русский рубленый амбар. Они Даниила – туда. Там темнотища, лишь сквозь щели отблеск пожара. Оказалось, тут полно людей – старики, старухи и три солдата наших.

Даниил им: «Ребята, давайте бежим! Крыша гнилая, разбе­рем и айда!» Они: «Нет, не пойдем». Даниил: «Ну, тогда помоги­те». И, стоя на плечах одного из них, разобрал кусок крыши и – в лес. Без обмоток даже, босиком. Обмороженного, потерявшего сознание, его нашли ходившие по немецким тылам связисты из корпуса генерала Доватора.

В ОБЪЯТИЯХ НКВД

Сын казаха Кожубергена и семиреченской казачки Полины, Даниил отлично владел шашкой и управлялся с конем. И пока ка­валерийский корпус генерала Льва Доватора бил немцев в подмо­сковных лесах, «Красная Звезда» напечатала очерк Александра Кривицкого о подвиге 28-ми с перечислением погибших.

В марте, после опубликованного в «Правде» Указа о при­своении им посмертного звания Героя Советского Союза об этом узнала вся страна. Назван был там и Даниил Кожубергенов. А поэт Николай Тихонов сочинил поэму, где были такие строки:

Стоит на страже под Москвою

Кожубергенов Даниил:

«Клянусь своею головою

Сражаться до последних сил».

Уже вечерняя заря

Румянцем слабым поле метит

И в тихом сумеречном свете

Достойно, так же, как и жил,

Кожубергенов Даниил,

Гранат последнее сцепленье

Последним взрывом разрядив,

Идет на танк, дыша презреньем,

Скрестивши руки на груди.

Пока все это происходило, Даниил воевал по тылам в ка­валерийском корпусе генерала Доватора. Потом корпус отвели на пополнение. Тут приходит газета, и все 28 поименованы, и среди них Кожубергенов. Начали его качать: «Ух ты, Данилка, ух ты, герой!» Качают его и качают, а на другой день вызывают в особый отдел: «Почему ты живой? Почему? 28 погибли!» Его арестовывают. Снимают с него шашку, винтовку, шинель, сажа­ют в самолет и везут в Москву. В особый отдел НКВД.

А тем временем жена Кожубергенова получает от него письмо с фотографией: вот он, как есть, сидит с конниками. Она, конечно, побежала в военкомат: «Даниилушка жив!» Тут бы обрадоваться военкоматовцам, как и всем другим. Ан, нет! Табачная фабрика, откуда уходил он на фронт, помощь семье прекратила, портрет Даниила сняли со стены, жену вызвали в НКВД. Добивались, чтобы сказала, что муж ее к погибшим 28- ми никакого отношения не имеет.

А Даниила тем временем посадили в Таганскую тюрь­му, и следователь – капитан НКВД Соловейчик говорит ему: «Значит, так. Ты отказываешься, что участвовал в этом бою. Ты мертвый. Вот газета «Правда» – ты мертвый! Мы тебя на­правим в другую часть, и воюй себе там». Два дня он его так уговаривал, а потом рукояткой пистолета по голове как даст! Даниил, упал, кровью залился.

Месяц возился с ним Соловейчик – и упрашивал, и са­погами бил. А затем вдруг отпустил – в штрафной батальон. Отпустил потому, что готовились уже другие документы, где вместо «Даниил Кожубергенов» проставлено было «Аскар Кожубергенов». И рассчитаны они были на другого – подстав­ного – человека.

В боях за какую-то высотку настоящего Кожубергенова ранило. После госпиталя его отпустили домой. «Приезжаю, – говорит, – к себе и что же? Там я – мертвый! Но ведь я – живой! Иду в военкомат: «Мы тебе верим, Даниил Александрович, но вот же, вот же – ты мертвый! И ты уже давно не Даниил, а Аскар».

Оказывается, Соловейчик сделал так, что имя его заме­нили и нашли подставное лицо – некоего Аскара. А «Аскар» по-русски все равно, что «аскер». «Солдат», значит. Но был и 70

такой солдат, только служил он в Монголии. И когда Даниил, придя из госпиталя, стал хлопотать за себя, этого бедного пар­ня, неизвестного никому Аскара Кожубергенова в Монголии убрали. Он просто пропал без вести.

В ПОИСКАХ ПРАВДЫ

– Мы поехали с Даниилом к Тазабекову, в Талды-Курганскую область, – продолжал рассказ Михаил Митько. – А Тазабеков – приемный отец Аскара. Колхозный бригадир, пожилой человек, тоже воевал. И он говорит: «Да, мне прислали грамоту Героя Советского Союза на моего Аскара. Но мой-то Аскар призвался в 1943 году, а вы, Даниил, – в 1941-м. Как же мой Аскар мог по­лучить звание Героя? Я сразу написал, что это награда не моего сына. Вообще Аскар был детдомовский – их привезли троих до войны. Двоих сразу разобрали, а третьего нам предложили. Те двое убежали, а наш остался, как родной стал. На работу вме­сте, за дастарханом вместе. Ушел я на войну, и он вслед за мной. Не знаю даже, на какой попал фронт. Ни письма от него, ни изве­стия. Так друг друга мы больше и не видели».

Провожая нас, Тазабеков стал просить Даниила по-казахски: «Ты, – говорит, – на Аскара не обижайся, он такой же несчастный, как и ты». И вот тут Даниил Александрович заплакал.

Тогда, в 60-х, Михаил Митько пошел в поисках правды сту­чаться во все двери – писал по инстанциям, выступал на теле­видении, поехал в Москву и там поднял журналистов. И вот по­сле публикации Николая Огаянца в «Комсомольской правде» Кожубергенова, Огаянца и Митько вызвали в наградной отдел Министерства обороны СССР.

– Начальник отдела, – вспоминал Михаил Иосифович, – предупредил нас, что на встрече будет и Соловейчик. Оказывает- ся, он уже давно на пенсии, ушел на отдых в звании подполков­ника. Подполковник! А Даниилу Александровичу он запомнил­ся молодым лейтенантом. «Как вы встретите Соловейчика?» – обратился вдруг капитан к Кожубергенову. «Он человек военный, – сказал тот, – и действовал, видимо, по приказу». Да, имен­но так и объяснил все Соловейчик. Виноватым себя он, безус­ловно, не считал, потому что Кожубергенова ему передали как следователю. И как следователь он должен был добиться от него отречения. «Но все же, – говорит, – я его пожалел. Он попал в штрафбат и, как видите, жив!»

– Так мы разговаривали, – продолжал Николай Огаянц, – ожидая еще какого-то вельможного начальника. И он появился – лощеный, подтянутый генерал. Сытый, самодовольный, с ге­ройской звездочкой. Он вел себя омерзительно, по-хамски в от­ношении Даниила.

Тот в своей гимнастерочке застиранной, с этой контуженной рукой и изборожденным морщинами лицом. Сидел он и не мог понять – ну что это его снова пытают вместо того, чтобы вернуть заслуженную награду? Например, генерал задает ему вопрос: «Вы говорите, что были у Доватора в коннице. А с какой сторо­ны седлают коня?» Ну, бедный казах замешкался. Тот говорит: «Вот видите, значит, вы не были там!» И потом: «Послушайте, Кожубергенов, как же так случилось? Если вы – участник войны, то почему у вас нет ни одной юбилейной медали?»

Тут уж я вскипел: «Как вам не стыдно? Если не по ваше­му, то по чьему-то более высокому распоряжению его вообще из всех списков вычеркнули. Ведь он же не числится в живых!» Короче, разговор был долгим и тяжелым. И что еще грустно – они его тут сфотографировали, чтобы провести судебную экс­пертизу. Сравнить этот снимок с тем, что был тогда в газете «Красная Звезда», и посмотреть – совпадает или не совпадает? Но совпало.

МЫ ВИНОВАТЫ ВСЕ

Весь этот рассказ синхроном звучит в фильме известно­го кинодокументалиста Владимира Татенко «Смерть Даниила Кожубергенова», который был снят на студии «Казахфильм».

– Ничего этого никто никогда бы не узнал, – говорит Владимир Пантелеевич, – если бы не та гигантская работа, ко­торую проделал Михаил Митько. Еще в 60-е годы я прочитал в «Ленинской смене» его статью об этой невероятной истории, а потом в «Комсомольской правде» материал Николая Огаянца и увидел, какая тут заключена драма!

Я заболел этой темой, но она была из разряда запретных. Взяться за нее я смог лишь в перестроечные перемены. Я нашел Митько и дал высказаться ему перед кинокамерой. К тому време­ни уже 15 лет, как Кожубергенова не было в живых. Оставались жена и дети да на табачной фабрике несколько женщин, которые в войну работали там, помнили, как вешали и снимали портрет Даниила. Их синхроны мы записали, и они есть в фильме.

Ну, а то, что случилось с Кожубергеновым, я не знаю даже, как назвать. И виноват в том, в первую очередь, журналист Александр Кривицкий. Оно ведь как было? В октябре 1941-го Красная армия была практически разгромлена. 3-го числа Гитлер заявил: «Русский противник повержен и никогда не сумеет под­няться». Только на Украине в котел Зеленая Брама попали четы­ре армии. Армии! То есть бьют нас. Бьют в хвост и в гриву. И как нужно сказать людям что-то положительное, поднять дух армии, дать пример, что ли, подбодрить!

И вот в один прекрасный день, когда немцы собрались уже брать Москву, что-то там происходит под Дубосеково. В передо­вой статье газеты «Красная Звезда» сообщается, что группа на­ших бойцов остановила 50 танков. Михаил Иванович Калинин чи­тает и звонит редактору Ортенбергу: «Это же очень интересный факт, вы там о нем побольше расскажите!» И тогда едет туда кор­респондент Кривицкий и привозит очерк о том, как там «взяли», «бутылками закидали», «За нами Москва, отступать больше не­куда!»

Перечисляет взятые на ходу фамилии, и пошло-поехало – публикации в газетах, сообщения по радио, Указ о награжде­нии погибших! А это – как припечатано. Барьер, через который не перепрыгнешь. Но что стоило ему, Кривицкому, признаться в том, что он ошибся? Никто бы к стенке не поставил.Только ведь он до конца стоял на своем. Даже в самой последней книге сво­ей «Подмосковный караул» дудит в ту же самую дуду. Николай Огаянц из «Комсомолки», когда занялся этим материалом, спро­сил его: «Как же так?» Он сказал: «Старик, это невозможно пробить!» И все последующие его книжки выходили с именем Аскара.

Но виноват, я думаю, не только Кривицкий. Виноваты мы все, все наше общество. Потому что надо было журналистам

и писателям надавить на этого Кривицкого, чтоб ему было стыдно. Ведь не все было так безнадежно, как сегодня это представляют. Конечно, снимая эту картину, я очень надеялся, что хоть после смерти Кожубергенова, для детей его и внуков, но будет какой-то результат. Думал, что через своих друзей в Москве доберусь до самого Горбачева, и справедливость будет восста­новлена. Однако именно в то время все поменялось – не стало ни Горбачева, ни Героев Советского Союза, ни самого Советского Союза. Так в очередной раз не повезло Кожубергенову.

А не повезло Даниилу Александровичу еще и потому, что он среди оказавшихся в живых панфиловцев обнаружился первым. Потом нашлись Шадрин и Шемякин, Васильев и Мелентьев, Тимофеев и Добробабин, и всем им были вручены Звезды. Хотя, скажем, у того же Шадрина было весьма отягчающее ситуацию обстоятельство – он пробыл в плену целых четыре года.

ГЕРОЙ-ПАНФИЛОВЕЦ ШАДРИН

Про него, Ивана Демидовича, Владимир Татенко тоже снимал фильм. В продолжение уже нача­той им серии. История, связанная с Шадриным, в общем-то, трагико­мична, если не сказать – анекдотич­на. Если Кожубергенов был пленен на полдня, то дядя Ваня после того самого боя – до конца войны.

Сам-то он из поселка Кирова, что под Талды-Курганом. И когда вышел Указ о посмертном награж­дении 28-ми панфиловцев, для се­мьи Ивана Демидовича колхоз по­строил большой дом. Вселили туда жену, детей, дали корову, козу и что еще там полагалось. Они там живут. Но он же погиб! Проходит год-другой, жена выходит замуж. Муж этот поселяется тут же. А когда концлагерь, куда был заключен Шадрин, наши освободи­ли, Иван Демидович попал в лагерь советский. А в советском ему говорят: «Слушай, Шадрин, ты же Герой Советского Союза!»

– Было это в 1945 или в 1946 году, – говорит Владимир Пантелеевич, – и на такую ситуацию смотрели уже не так, как в 41-м. Дядю Ваню «профильтровали» и выпустили. И вот он со своей шинелькой возвращается домой. Секретарь райкома: «А, ты, оказывается, живой!» Корову забрали, козу тоже, а в дом все­лился не то сам секретарь, не то председатель колхоза, а дядя Ваня устроился сторожем на току. И там живет. Узнав про все это, один местный журналист стал писать Калинину. До тех пор писал, пока Михаил Иванович не пригласил дядю Ваню и не на­дел ему Звезду.

Возвращается Иван Демидович в мундирчике, со Звездой Героя, да еще прихватил с собой свою фронтовую подругу. Секретаря райкома или председателя из этого дома выгоняют, поселяется и живет в нем Иван Демидович. Ну вот. А в начале 80-х мы поехали к нему с Мишей Митько, который панфиловцев любил, обо всех писал, за всех заступался. Да... Начали было фильм делать, да так и не доделали. Нужно было, чтобы он по­пал в производственный план студии. А вставить эту тему, как и многие другие, я никак не мог. Время было не то. Снимал я Шадрина подпольно. А уж проявить и смонтировать не получи­лось. Вскоре Иван Демидович умер. Так и лежит у меня материал этот. Может, случится, доведу до конца его.

ПРЕДСТАВЛЕН К ЗВАНИЮ

«ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА»

– Да, народ мы, конечно, странный, – продолжает Владимир Пантелеевич. – Сколько лет на аллее Славы в алматинском Парке имени 28-ми героев-панфиловцев отведенный Кожубергенову стоял памятный знак лишь с фамилией героя – без дат и имени- отчества! И только сейчас, на 60-м году подвига, появилось на нем многострадальное: «Даниил Александрович». Что ж, как говорится, лучше поздно, чем никогда!

Или вот. Когда в Киргизии стало известно еще об одном жи­вом герое, памятник, поставленный в его честь, сносить не стали. Оставив все, как есть, ему просто спилили голову и приставили к туловищу другую. Оно тоже будто бы резонно – уж если заме­нять, так лучше в бронзе, чем вживе!

То есть с почестями у нас беда. Самому генералу Панфилову Героя дали в 1945-м, лишь через четыре года после гибели. А ле­гендарному Бауыржану Момышулы – через 45 лет. Так и умер мятежный комдив, не подержав в руках заслуженной им награды. Не удалось дождаться ее и комсоргу того самого 1075-го стрел­кового полка, в составе которого сражались 28 прославленных гвардейцев.

Его имя – Балтабек Джет- пысбаев, его биография, как го­ворится, без сучка, без задорин­ки: кадровый офицер, выпускник Ташкентского военного училища имени Ленина, еще в 30-е годы от­личился в боях с басмачами. Это он 15 октября 1941 года в первом бою только что прибывшей на защиту Москвы 316-й (впоследст- вии Панфиловской) дивизии пер­вый вышел навстречу врагу и пер­вым броском гранат подбил не­мецкий танк.

«Поступок этот был равноси­лен подвигу, – говорит дочь Балтабека Джетпысбаевича Шолпан, – потому что он вывел из шока не нюхавших пороху, необстре­лянных солдат. Вдохновленные его решимостью, они три дня сдерживали наседавших со всех сторон фашистов. Было унич­тожено еще 19 танков, после чего, заменив раненного коман­дира, мой отец вывел роту из окружения. «Самолеты, взрывы, пулеметный огонь, грохочущие «тигры», пушечная стрельба, – вспоминал он. – Казалось, ничему не выжить. Но мы выжили!» За мужество и стойкость в этом сражении его удостоили ордена Красной Звезды».

В канун второго наступления фашистов, перед знамени­тым боем 28-ми панфиловцев Балтабек был в роте Клочкова. Он спешил поздравить Василия с присуждением награды, о ко­торой тот еще не знал.

«Я встретил его на ротном противотанковом пункте разъез­да Дубосеково, – писал Джетпысбаев в книге «Путь солдата», – где он проводил занятия по изучению противотанкового ружья (ПТР). Эти ружья к нам в полк недавно привез командир диви­зии генерал Панфилов. Я спрыгнул в траншею: «Клочков, с ор­деном Красного Знамени тебя!» Мы обнялись. А вечером, когда его поздравляли командиры и политруки, он сказал: «Много лю­дей погибло за Москву. Может, и нам придется стоять здесь на­смерть». Наутро, 16 ноября, пошли немцы. «Участки обороны двух наших рот разделяли какие-нибудь 800–900 метров. Во вре­мя затишья и при хорошей погоде мы могли видеть друг друга. Бой 28-ми длился более четырех часов. Ребята погибали, но не сдавались».

БРОНИРОВАННЫЙ КУЛАК

Все, что не успели сделать погибшие, довели до конца оставшиеся. Они отстояли Москву. Сам Балтабек воевал отлич­но. Одно перечисление его подвигов занимает пять плотных ма­шинописных страниц. Здесь отражение атак противника, захват пленных и документов, «снежные походы» по тылам врага, осво­бождение села Бородино, уничтожение вражеской техники.

В одном бою, например, Джетпысбаев, заменив убито­го наводчика, один вел огонь из двух артиллерийских орудий. За все это 23 июля 1942 года его представили к званию «Герой Советского Союза». Сам он об этом не знал, он воевал. Дошел до Кенигсберга, а после Победы была война еще японская. И лишь много позже, в 1959 году, один из панфиловцев случайно обнаружил в архиве Минобороны СССР наградной лист на его имя. Оказывается, боец, доставлявший пакет с представлением, был убит, а отступающая часть, подобрав документы, сдала их в архив.

ЗАГОВОР МОЛЧАНИЯ

«Классическая ситуация «награда нашла героя», – рас­сказывала дальше Шолпан, – требовала того, чтобы она дейст- вительно его нашла. И потому, порадовавшись неожидан- ному сюрпризу, друзья отца начали об этом хлопотать. Первое ходатайство министру обороны Союза в 1960 году подписа­ли все ветераны-панфиловцы – Бауыржан Момышулы, Малик Габдулин, Дмитрий Снегин, дочь генерала Панфилова Валентина Ивановна, Алексей Кузнецов, вице-президент Академии наук Акай Нусупбеков и другие. Но ответа не последовало. Тогда они обратились к Кунаеву, а тот – к Малиновскому.

От маршала пришел ответ: «Джетпысбаев награжден мно­гими орденами, и этого достаточно!» Кунаев написал Брежневу. Реакции никакой. В дни 25-летия Победы о награде никто не за­икнулся. Посмотрев по телевизору поздравительную часть, отец вздохнул и вышел из комнаты. В августе 1971-го он умер.

Четверть века тема эта не возбуждалась, и только в 1995-м, к 50-летию Победы, Валентина Ивановна Панфилова предложи­ла возвратиться к ней снова. «Все-таки теперь своя республика, свой президент», – обнадежилась она. И добилась, чтобы отца включили в список награждаемых. Все шло вроде бы как надо, но подошел срок, и никакого результата. Валентина Ивановна раз­вела руками.

Через пять лет, к 55-летию Победы, за дело взялся близкий друг отца Дмитрий Федорович Снегин. Он обратился в алматин­ский Совет ветеранов, написал Назарбаеву, но увы! «Ничего, бу­дем ждать, – сказал он, – впереди 60-летие формирования на­шей дивизии, потом 60-летие битвы под Москвой. Если буду жив – помогу». Но он не дожил до этих дат, как не дожили до них Бауыржан Момышулы, Малик Габдулин, Валентина Панфилова и многие другие».

26 марта этого года Шолпан послала письмо Касымову. Ответа не было очень долго, и когда в ноябре она позвонила ему в офис, там сказали: «Да, такой запрос был. Но вам отказ». Почему? Все отказывают, все молчат. Стена молчания. Ну, разве что так, негласно нет-нет да прозвучит раздраженное: «Не ходите, надоели!» Или просто откровенное: «На территории Казахстана военные действия не велись – это не наша война, не наша земля». И, выходит – не наши герои?