Дмитрий СНЕГИН

Сегодня мне хочется хотя бы кратко рассказать о тех моих окопных побратимах по 316-й стрелковой ди­визии, в ходе боев преобразованной в 8-ю гвардейскую Панфиловскую. Одного из них я знал близко, дружил; дру­гих видел один миг. И всех любил…

Люблю неразменной солдатской любовью. Поверьте, трудно писать о друзьях-товарищах, с которыми прошагал тысячи огненных верст. И дошел до заветного победного рубежа. А они не дошли. А кто-то ушел вчера, уходит сегодня. А ты будто за их спиной, как за стеной каменной.

Фронтовой ветер с передовой, ветер памяти, обжигает лицо, бередит душу… I

Он родился под Саратовом, в селе Синодское в 1911 году; маль­чишкой осиротел и хлебнул лиха по ноздри. Но жизнь на селе была взбудоражена новью, подталкива­ла вперед, и он научился глядеть вперед…

В тридцать втором он стано­вится студентом Саратовского стро­ительного техникума. Годы учебы, годы работы. И снова учеба: он за­очно заканчивает планово-экономи­ческий институт. В 1939 году моло­дого специалиста принимают в чле­ны партии. Он едет в Алма-Ату, пол­ный планов и мечты сделать доброе и полезное людям, стране.

Его имя мало кому известно. Но все, кто соприкасался с ним в те годы – по учебе, по работе, не сго­вариваясь, отзывались о нем с по­хвалой: общительный, честный, ини­циативный, крепок в дружбе и не­уступчив в достижении поставлен­ной цели. Его уважали в коллективе, любили в семье. Дочурка не чаяла в нем души. Но никто – ни друзья по работе, ни жена – не предполагал, что его имя скоро-скоро станут по­вторять во всем мире, что наше со­ветское Отечество будет гордиться им и отметит его ратный подвиг самы­ми высокими наградами. Не думал об этом и он…

Разразилась война, фашистские орды вломились в нашу страну. В июле сорок первого в Алма-Ату приехал генерал-майор И.В. Панфилов и по приказу Ставки приступил к формированию 316-й стрелковой дивизии.

Лучших своих сынов и дочерей послали Казахстан и Киргизия в ряды этого соединения. В их числе оказался и он, сменивший штатский костюм на гимнастерку политрука. Как и все призванные, он волновался, переживал, торопился на фронт. Обрадовался, когда узнал, что командир дивизии родом из Саратова. Выходило – они земляки, и обрел уверенность – с та­ким генералом победим! Он с головой ушел в боевую и полити­ческую подготовку. Готовил к предстоящим нелегким боям себя, своих подчиненных.

Он стоял на главном: надо быть активным, инициативным. Активность приходит с ясным пониманием долга. Высокого дол­га. Враг пришел на нашу землю. До зубов вооруженный, опытный в диверсиях и убийствах, коварный и беспощадный. Его надо одолеть, сокрушить. Сделать это не просто. Стойкость, бесстра­шие. Любовь к родной земле и верность долгу, безупречное воин­ское умение, помноженное на смекалку, активность, спаянность и взаимовыручка в бою обеспечат воину живучесть и стойкость в схватке с врагом. И еще он говорил о доверии и дружбе. Верный

дружбе, верный присяге не дрогнет, не обманет, не струсит – вы­полнит приказ до конца, если надо будет для этого отдать свою жизнь – отдаст.

Слушая его, бойцы проникались сознанием – так они и по­ступят, потому что сам их политрук сделает это на поле боя мгно­вением раньше, чтобы вдохновить их и поднять на бессмертный подвиг… Так оно и было потом. В первых октябрьских боях под Москвой бойцы его роты проявили такую силу духа, стойкости и бесстрашия, что гитлеровские вояки, умывшись кровавой юшкой, впервые растратили спесь, наглость и привычку идти напролом. Многие красноармейцы его роты получили правительственные награды, а политрук был удостоен ордена Красного Знамени. Именно в те дни его имя узнала дивизия, армия, Западный фронт. Простое русское имя – Василий Клочков.

Чтобы полнее представить, какими были те бои, умест­но будет напомнить об обстановке, сложившейся к тому вре­мени, когда наша 316-я стрелковая дивизия была переброше­на в Подмосковье и заняла широкую полосу обороны западнее Волоколамска. Гитлеровское командование разработало опера­цию по захвату и уничтожению столицы нашей Родины под кодо­вым названием «Тайфун».

Все будет сметено железным ураганом, и там, где стоит Москва, разольется море, чтобы и памяти об этом городе не оста­лось в веках. Для нанесения такой мощи удара по Москве Гитлер в октябре сорок первого сосредоточил здесь более миллиона солдат, 1700 танков и свыше 14 тысяч орудий и минометов, око­ло тысячи самолетов.

Чем это обернулось для гитлеровцев, мы знаем. Вместе с другими соединениями Красной армии воины-казахстанцы на­несли по врагу ряд сокрушительных контрударов. «Тайфун» за­хлебнулся. А Москва продолжала самоотверженно трудиться, го­товясь к решительной схватке…

Более месяца потребовалось Гитлеру и его подручным, чтобы прийти в себя и подготовить второй, решительный, послед­ний, окончательный рывок на Москву…

Приказ отдан, машина смерти запущена, разгорелось неви­данное сражение. Пика напряженности оно достигло к середине ноября… Рота политрука Василия Клочкова заняла оборону воз­56

ле разъезда Дубосеково – на танкоопасном направлении. Месяц непрерывных боев закалил воинов-казахстанцев, теперь они от­бивали натиск врага не только бесстрашно, но и со знанием дела. Вот почему, когда на них 16 ноября сорок первого обрушилась первая железная волна из двадцати меченных крестами танков, они расчетливо и метко метали под гусеницы связки гранат. А бу­тылками с горючей смесью ослепляли смотровые щели. 14 ма­шин были подбиты и уничтожены, остальные повернули вспять.

Вокруг все взрывалось, горело, чадило; над полем боя под­нялась черная пелена. Из этой пелены, подобно миражу, выплес­нулась вторая волна фашистских танков. Политрук наметанным глазом сосчитал – 30. И понял: в его жизни, в жизни его друзей наступил тот возвышенный миг, когда и смерть не страшна, когда побеждают, отдав свою жизнь Родине. Поняли это и его окопные побратимы. Они попрощались друг с другом. И встали насмерть. Там, где они пали, не прошли ни фашистские танки, ни фашист­ские автоматчики…

Об их ратном бессмертном подвиге созданы фильмы, на­писаны книги. Будут написаны новые… За героический подвиг в бою у разъезда Дубосеково Василию Клочкову было присвоено звание Героя Советского Союза. Он навечно зачислен в список 1-й роты. На родине в селе Синодское и на братской могиле пан­филовцев в селе Нелидово Московской области ему установле­ны памятники.

Герои-панфиловцы, их подвиг стали в наши дни легендой. А для нас, ветеранов тех боев, они останутся молодыми, ясно- ликими и обыкновенными в своем бесстрашии людьми, любив­шими и страдавшими как все земляне – по-земному. Оттого и пребудут вечно живыми в нашей памяти, в наших сердцах, делах и помыслах…

II

Мы подружились на фрон­те, близко сошлись в послевоенные годы. Я говорю об академике Малике Габдуллине. На фронте, в боях под Москвой, он был политруком роты ав­томатчиков 23-го стрелкового полка 8-й гвардейской Панфиловской ди­визии. Ему, считаю, выпала завидная судьба. Написав «выпала», я тотчас подумал: разве судьбу разыгрыва­ют в лотерею? Разве она выпадает на счастливый билет? Нет и нет. Она созидается, строится – родителями, школой, жизнью… Самим собой, на­конец. И от того, какой ты выкуешь свою судьбу, какой отдачей будет обладать твоя душа, современники о тебе скажут: наш наставник. Или отвернутся от тебя.

Малик из тех, к кому тянулись, о ком говорили – наш Малик. В боях за Москву он выказал завидную выдержку и отвагу, спо­собность действовать решительно и целеустремленно в запу­танной, порой трагической обстановке, проявил исключительную личную отвагу и мужество, за что ему присвоено звание Героя Советского Союза. С того памятного дня люди будут его называть – и на поле боя, и после Победы – наш батыр…

Вспомним: он родился в глухом ауле в бедной семье. У него было 8 братьев и три сестры. В степи лютовали болезни и го­лод. Умирали на его глазах братья, сестры. И сам он был слаб и мал ростом. Правда, упорен и любознателен. Это помогло ему успешно окончить школу и поехать в Алма-Ату. Здесь он посту­пил в педагогический институт, ректором которого потом работал долгие годы. Но это потом, после Победы. Когда же началась во­йна, его, молодого аспиранта, призвали в 316-ю стрелковую ди­визию в качестве политработника.

Первый незабываемый бой с врагом. Случилось так, что половина роты, где он находился, была отрезана от батальона,

от полка. Красноармейцы бились до последнего патрона, до по­следней гранаты, перешли в рукопашную. Ночь прервала эту кровавую схватку. Перевязали, как могли, раненых, похоронили убитых. Три дня и три ночи прорывались к своим. Их было 24. Но по пути к ним присоединились группы бойцов и отдельные солда­ты. Вскоре боевая группа политрука Малика Габдуллина насчи­тывала свыше 50 человек. Оружие и боеприпасы подбирали на полях, где только отгремели бои. Внезапными и дерзкими атака­ми с тыла они сеяли панику и смерть среди гитлеровцев. В род­ном полку об этом еще ничего не знали и считали их погибшими.

Но они пробились к своим. И сам генерал Панфилов рас­спрашивал героев – как оно было. Спустя годы Малик Габдуллин вспомнит об этой встрече: «Панфилов слушал мой рассказ внима­тельно, время от времени задавал вопросы, уточнял отдельные детали. «Все это хорошо, – сказал генерал, и в его голосе послы­шались нотки удовлетворения. – Спасибо вам за службу. Молодцы! – обращался он не то ко мне, не то к полковнику Капрову. – Так и надо действовать всегда. Советский человек должен быть стой­ким, несгибаемым. Прошу вас, товарищ политрук, когда будет воз­можность, описать все то, о чем вы мне рассказали. Это же очень ценный материал для истории нашего народа!»

Вернувшись после Победы домой, он написал книги – о сво­ем генерале, о своих фронтовых друзьях. Одна из книг так и бу­дет называться – «О друзьях-товарищах». Но это случится спустя года… А тогда – новые бои, новые сражения. И какие сражения!..

16 ноября, то есть в тот день, когда 28 панфиловцев совер­шили свой бессмертный подвиг, политруку роты автоматчиков при­казали: особенно трудно будет на левом фланге, веди своих мо­лодцев на подкрепление пятой роты. Прибыв к месту, Малик вы­двинул своих бойцов на край оврага, заросшего мелким кустарни­ком и засыпанного глубоким снегом. Заняли оборону. Было тихо до звона в ушах. Внезапно откуда-то справа донесся грохот мо­торов, ухание снарядов и мин. Он уловил приглушенное рокота­ние танков. И увидел – два. Обычно за танками у фашистов тяну­лись машины с автоматчиками, сегодня их не было. Однако вскоре появилась пешая колонна фашистов. Фрицы шли как на параде. «Психическая, – подумал политрук и приказал: – Подпустить на сто метров, стрелять по моей команде!»

Трудно было удержаться, но надо. Танки куда-то исчезли, автоматчики шли волна за волной. Когда колонна начала спу­скаться по отлогому склону, обнажив свой правый фланг, Малик скомандовал: «Огонь!» Красноармейцы ударили из автоматов – густо, прицельно. В упор – по центру колонны, потом по голове, по хвосту. И снова по центру. Там все смешалось, стоны, крики, галдеж. Кто уцелел, бросились вспять. Из глубины в сторону обо­роняемого красноармейцами рубежа полетели белые сигналь­ные ракеты. И тотчас на этот рубеж посыпался железный град снарядов и мин. Воины-казахстанцы не дрогнули.

Внезапно из засады вынырнули танки – сначала те два, по­том еще два. Одному удалось вскарабкаться на пригорок, и он, развив скорость, ринулся на позиции смельчаков. Навстречу ему рванулся политрук. Когда железный грохот, казалось, навис над ним, а от взвихренного гусеницами снега пахнуло жаром, Малик приподнялся и, метнув противотанковую гранату с привязанной к ней бутылкой с горючей жидкостью, упал в снег. Он не услышал взрыва, но по тому, как танк зашелся на одной ноте и в воздухе потянуло едким дымком, понял – танк горит. Второй танк подбили бойцы, остальные танки трусливо покинули поле боя.

Им было приказано продержаться до сумерек. Они выпол­нили приказ. И снова несколько дней пробивались к своим сквозь огненное кольцо. Пробились… Когда Малик вошел в избу, где помещался штаб полка, его, должно быть, приняли за призрак. Габдуллин смутился и тихо спросил: «Что произошло?»

Комиссар полка Ахметжан Мухамедьяров обнял Малика, а потом протянул ему какой-то листок бумаги. Это было бое­вое донесение командира пятой роты. В нем скупо говорилось о том, что автоматчики во главе со своим политруком Маликом Габдуллиным в неравном бою уничтожили два вражеских танка и около 150 фашистов, но и сами пали смертью храбрых.

Малик слабо улыбнулся: «Все тут правильно. И про фа­шистских автоматчиков, и про их танки. А мы – живые. И готовы выполнить новое задание».

В тот день, а это было 17 ноября, наша 316-я стрелковая дивизия была преобразована в 8-ю гвардейскую. Малик и его то­варищи об этом еще не знали. Обрадовал их Мухамедьяров. И еще комиссар сказал, что они сражались по-гвардейски: разгро­мив отборную группу «психических», они помешали ей ударить по полку с фланга. Это – подвиг.

Габдуллин слушал своего комиссара, а сам думал, что ни­какого подвига не было. Надо было выполнить приказ, и они выполнили. Так-то оно так, но, сражаясь с «психическими», он мысленным взором видел Москву, родную кокчетавскую степь и Алма-Ату, где учился, любил, мечтал о большой жизни. Да, все это огромное и родное было живыми, неразрывными нитями свя­зано с выполнением приказа: задержать, отбросить, разгромить врага. Победить! Так он поступал сам, и так поступали его сол­даты…

День Победы Герой Советского Союза Малик Габдуллин встретил в освобожденной от фашистов Красной армией ликую­щей Австрии… Подвиг продолжался…

III

У него волевое лобастое лицо. Плотно сжатые губы и прицельный прищур глаз придавали ему суро­вость. Но когда он улыбался – скупо и застенчиво, лицо его становилось приветливым, ласковым и открытым всем земным радостям и заботам. И бойцы отзывались о нем тепло: душа у нашего политрука большая – без берегов.

Я обратил на него внимание под Боровичами, когда на эше­лоны нашей дивизии, спешившие на фронт, налетели три фашистских бомбардировщика. Он бил по ним огненными струями из ручного пулемета, выхваченного из рук оробевшего бойца. Подчиняясь его примеру и воле, принялись стрелять по воздушным стер­вятникам и красноармейцы – из винтовок и карабинов. И хотя в тот раз мы не сбили ни одного вражеского самолета, но дали им, как говорится, от ворот поворот: свой смертоносный груз они поспешно и беспорядочно сбросили на прихваченную первыми утренниками пажить.

Так мы и познакомились. Случайная, мимолетная встреча – столкнулись и разошлись. Но на войне, как я убедился потом, ничего случайного не бывает. Когда нашу дивизию спешно пере­бросили с Северо-Западного фронта в Подмосковье и приказа­ли занять оборону западнее Волоколамска, мы снова свиделись. Стояла непролазная распутица, колеса глубоко вязли в грязи: в одном логу орудия и вовсе застряли. Батарейцы выбились из сил, помогая коням. И вдруг голос:

– А ну, пехота, поможем пушкарям, без них нам в бою при­дется туго. – Это был тот политрук – Петр Вихрев.

Пехота, как ласково называл своих бойцов политрук, впряглась в постромки и помогла вырвать из трясины орудия.

– Спасибо, – пожал я Петру руку.

– Сочтемся на поле боя, когда фрица начнем колотить, – улыбнулся он своей стеснительной улыбкой и, посуровев, скомандовал:

– Вперед, пехота!

Схватка с врагом стремительно надвигалась, мы едва успе­ли занять линию обороны и как-то окопаться. Случилось так, что дивизиону, которым я командовал, было приказано поддержи­вать 1077-й стрелковый полк, расположенный на правом фланге дивизии.

1075-й, в состав которого входила 6-я рота политрука Вихрева, оборонялся на левом. Расстояние равно десяткам ки­лометров – трудно было рассчитывать на встречу. Но вести о ге­роических делах этой роты облетали наши окопы быстро: полит- информаторы работали четко. И все же как-то так случилось, что о героической гибели Петра Вихрева узнал я не сразу…

Произошло это 16 ноября памятного нам 41-го. Читатель, должно быть, заметил, что мы, панфиловцы, часто вспоминаем эту дату, часто переносимся памятью в тот день. Ничего предна­меренного тут нет, просто события тогда завязались в тугой узел…

В кипящей схватке защищала подступы к селу Петелино рота политрука Петра Вихрева. После бомбежек и артиллерий­ского обстрела поперли фашистские танки, а за ними автомат­чики. В тех боях гитлеровцы часто прибегали к так называемым психическим атакам. И тут, возле Петелино, они пошли в «психи­ческую». Их подпускали на сто метров и потом расстреливали в упор из всех видов стрелкового оружия.

Меченные крестами танки старались пробить для автоматчи­ков бреши в нашей обороне, но спотыкались и загорались от метких выстрелов из противотанковых ружей, ловко брошенных гранат и бу­тылок с горючей жидкостью. Атаки фашистов захлебнулись.

Политрук оглядел поле боя, в очередной раз уцелевшие фашисты откатились на исходные позиции, много их осталось лежать на потемневшем снегу. Но ясно было и другое: через ми­нуту-другую они опять примутся атаковать. Чутье подсказыва­ло: важно удержать ключевую высоту, что западнее Петелино. И Вихрев поспешил к бойцам, оборонявшим ее. И, кажется, успел вовремя.

Артиллерийский огневой налет, куда плотнее прежнего, за­стал его в тот миг, когда он прыгнул в окопчик командира взвода.

– Как дела, пехота? – буднично спросил он.

– Сами видите, пашут снарядами и минами, а скоро поле­зут… Да вот уже полезли…

Сначала, развив доступную скорость, рванулись танки. За ними автоматчики в коротких, крысиного цвета шинелишках. Напористо, остервенело. Танки рычат, кажется, совсем рядом – семь… Нет, уже девять… «Без моей команды не стрелять!», – не то приказывает, не то просит своих бойцов Петр Вихрев. Он уже знал: здесь, на этой высотке, его последний рубеж. Поняли это и его окопные побратимы… На эту, ставшую навсегда родной, под­московную высотку нельзя пропустить врага. Если даже придет­ся отдать за нее жизнь.

И они сражались до последнего удара сердца. Вот их уже 14 и политрук пятнадцатый…

Вот их трое и политрук четвертый. Недвижно дымились у подножия сопки пять вражеских танков, густо запятнали взрых­ленный снег трупы фашистских автоматчков. А они все лезли и лезли, ослепнув и озверев от злобы… Да, кто хоть однажды ви­дел это, тот не забудет…

Когда Вихрев подорвал еще один танк – последней проти­вотанковой гранатой и поджег еще один – последней связкой бу­тылок с горючей смесью, он увидел: упал, сраженный автомат­ной очередью, последний его друг, солдат и герой. А его не брали пули. «Они решили взять меня живым», – должно быть, подумал в те минуты Вихрев. А, быть может, совсем о другом, теперь этого не узнает никто…

Как известно, в барабане нагана семь патронов, шесть он разрядил в навалившихся фашистов, седьмой – в свое сердце…

Посмертно Петру Борисовичу Вихреву было присвоено зва­ние Героя Советского Союза. Мы помним… Знаем… Никогда не забудем: враг был опытен, жесток, вооружен современным ору­жием, и сражаться с ним было не легко, особенно в те первые месяцы войны. Но мы помним и о том, что именно в битве под Москвой советские воины, отряды московского народного опол­чения нанесли первый отрезвляющий удар по фашистским за­хватчикам…

Среди тысяч храбрецов мужественно сражались и три на­ших батыра – Василий Клочков, Малик Габдуллин, Петр Вихрев…