В книге «Волоколамское шоссе» Александра Бека выве­ден прекрасный образ коман­дира Бауыржана Момышулы. Рассказать об этом герое жур­налист Людмила ЕНИСЕЕВА попросила сына легендарного казахского полководца и писате­ля – Бахытжана МОМЫШУЛЫ. С отцом его роднят не только кровные узы, но и крепчайшие нити духовных и нравствен­ных исканий.

Свидетельством тому – его книги-эссе «Когда ты рядом» и «Восхождение к отцу», где Бахыт, по словам известного писателя, друга и одно­полчанина Бауыржана-ага Дмитрия Снегина, «пропускает через свое сердце и сознание огромный опыт отца – при­обретения и потери, радости и страдания, одержимость и справедливость и как победу над собой – непримири­мость и прощение».

Восхождение это продолжается. Появились еще три небольшие книжки – «Во имя отца», «Оборванные строки» и «Звезда брата», готовятся к печати следующие. Все вместе они составят книгу сыновней признательности.

– Как известно, в начале войны, – говорит Бахытжан, – отец мой воевал под командованием Ивана Васильевича Панфилова в составе 316-й стрелковой, впоследствии 8-й гвар­дейской дивизии. Это были самые тяжелые фронтовые дни. Настроенные «завтракать – Волоколамск, ужинать – Москау», немцы бросили на взятие столицы едва ли не половину живой силы и артиллерии, три четверти танков, треть самолетов. 28 дней наши войска вели бои в условиях отступления.

Отцу «везло». Под Москвой, как позже в Прибалтике, перед ним стояли эсэсовцы – самые стойкие и опытные солдаты гит­леровского Рейха. В то время даже крупные соединения, попав в окружение, рассыпались и выходили, согласно приказу, мел­кими группами. А отец при выполнении специальных заданий гененерал-майора Панфилова пять раз, отрываясь от дивизии в тылу противника, выводил свой несгибаемый батальон целым и невредимым в полном составе. Он вел бои, выходя со своими людьми из самых, казалось бы, безнадежных положений.

Комсорг полка майор Джетписбаев рассказывал, как в од­ном из боев батальон был буквально прижат огнем к земле. А нужно было, дабы взять какой-то пункт, совершить перебежку че­рез поле. Солдаты попытались сделать это, но простреливаемое, оно оказалось еще и минным. Что делать? Операция срывалась. Подъехав на коне, отец ринулся было пересечь опасную зону, пытаясь увлечь за собой бойцов, но те ни с места! Тогда он вер­нулся, слез с коня и пошел пешим ходом. Увидев командира, иду­щего навстречу смерти, батальон поднялся. Примеров храбрости и находчивости было много, и генерал Панфилов взял этот бата­льон в свой личный резерв.

А потом командующий 16-й армией Западного фронта гене­рал-лейтенант Рокоссовский назначил отца командиром леген­дарного 1073-го Талгарского полка. Причем был он тогда едва ли не единственным в Красной армии комполка в чине старшего лейтенанта. И единственным некоммунистом.

27 боев в условиях маневренной обороны провел он под Москвой, вывел 690 человек из окружения под Волоколамском, врезался в хвост немецких колонн, задержав главные силы про­тивника на двое суток. За эти и другие сентябрьско-октябрьские операции генерал Панфилов представил его к ордену Ленина. Но представление это как бы кануло в Лету. Кто знает, может, виной тому была неразбериха момента, гибель самого Панфилова?

– Бахыт, ты говоришь – к ордену Ленина. Это каким- то образом документировано?

– Да, свидетельство мы находим в письме, которое обна­родовал в свое время и опубликовал в документальной книге «Истина и легенда» писатель-фронтовик Азильхан Нуршаихов. Адресовано оно в 1944 году бывшим командиром 8-й гвардейской дивизии полковником Серебряковым Президиуму Верховного Совета СССР. Перечисляя во множестве параграфов и пунктов заслуги отца в обороне Москвы, Серебряков, знавший его со времен Алма-Аты, напоминает, что еще в августе 1942-го оформ­лял наградной лист на присвоение ему звания Героя Советского Союза. Причем каждый пункт подчеркивал особую отвагу и смет­ливость, стремительную хватку выросшего в боях от старшего лейтенанта до полковника Бауыржана Момышулы. Или вот дан­ные характеристики, написанной тем же Серебряковым по по­воду представления отца к какой-то из наград: «Зимой и летом 1942 года, в условиях многоснежной зимы, сильных морозов и бездорожья, а затем весенней распутицы и болотистой местно­сти 1073-й гвардейский стрелковый полк, ведя наступательные бои, истребил тысячи немецких солдат и офицеров, уничтожил множество танков, автомашин и другой боевой техники против­ника, освободил десятки сел и деревень».

– Факты, конечно, внушительные, но что же полу­чается – масса бумаг, представлений, писем, характери­стик. А сами награды?

– Видишь ли, материалами о них я не располагаю, все находится в Подольском архиве Министерства обороны. Теперь он в ведении России, и получить оттуда что-либо сложно. Но я наверняка знаю от тех, кто там работал, что отца трижды представляли на звание Героя Советского Союза и дважды на звание генерала. Однако ничем конкретным это так и не кон- чилось. Может быть, потому, что он был экспансивен, за словом в карман не лез. И это при той-то системе!

– Что ж, видно, не каждый Чапаев безболезненно про­ходил сквозь комиссарское сито Фурмановых!

– Во всяком случае, в июне 1942-го отцу вручили орден Красного Знамени – видимо, взамен ордена Ленина. А в начале 1943-го после гвардии полковника Серебрякова в дивизию был прислан новый комдив. Это был «паркетный» генерал, бывший комендант Кремля. Он очень ревниво относился к славе гене­рала Панфилова, замечательного человека, который не просто знал национальные особенности казахско-киргизской солдатской братии, но умел считаться с ней и использовать в деле. Он лю­бил, ценил и берег солдат. Отец вспоминал не раз, как встречал их, радуясь и обнимая, Иван Васильевич, когда они выбирались из очередной переделки.

И вот, преданный его памяти, он очутился теперь в положе­нии опального. «Что здесь за чапаевщина, что за партизанщина? – негодовал новый комдив. – Я выбью из вас этот панфиловский дух!» И военачальник этот был не единственный. «Панфилов по­гиб 18 ноября 1941 года, – говорил отец, – а Чистяков пришел к нам 18 января 1942 года. За два месяца у нас было два команди­ра. Я не хочу называть имена. И тому, и другому оказалась не по плечу неудержимая энергия нашей дивизии-тулпара».

Одного из них почему-то злило, что мой батальон был резер­вом Панфилова. Видимо, он не знал того, что Иван Васильевич этот клинок вынимал из ножен именно в самых тяжелых случаях и направлял его в самые трудные места. Он думал, что нас, лю­бимчиков, баловали. Но как можно кого-то баловать на фронте? Панфилову даже родную дочь, служившую санинструктором, не­когда было погладить по голове.

Так или иначе, неприятности у отца следовали одна за дру­гой, посыпались уничтожающие характеристики типа «плохо вы­полняет приказы», «слабый контроль за подчиненными», «не со­ответствует должности командира». Ну, и, конечно, выговоры. Терпению его приходил конец. А тут еще второе ранение. Первое было в 42-м – тогда он отказался от госпиталя, а пулю вживе вы­ковыривали из позвоночника. Теперь же, отлежав в госпитале, он получил двухмесячный отпуск в Алма-Ату для поправки, а затем был командирован на краткосрочные курсы усовершенствования при Высшей военной академии имени Ворошилова. После этого был Первый Прибалтийский фронт.

– Но ведь не только «панфиловщина», наверное, была причиной опальности твоего отца?

– Возможно. Человек он был горячий, безапелляционный, задиристый, с повышенным чувством справедливости. Суждения его были колючи до обидного, даже любовь он выражал в резкой форме. Чистота принципов для него была превыше всего. Страна проходила через круги ада, и он старался на свой лад если не гармонизировать, то хотя бы подправить окружающий мир. Делал это не всегда деликатно, но всегда с чистым сердцем и открытым забралом. Не обладая гибкостью хребта, он не умел лизать пятки власть предержащим, язык у него был острым, язвительным, а на­тура прямая, независимая, гордая и самолюбивая.

Зная его, я представляю себе, какое смятение вносил этот возмутитель спокойствия в души отдельных начальников. А по­том, он был неожидан. Помню, однажды пришла к нему какая-то женщина, они сидели и разговаривали в его кабинете. И вдруг крик отца: «Вон отсюда!» Что такое? – вскинулся я. А он ей: «Ты пришла просить за своего сына-насильника, бандита (тот изнаси­ловал девочку). Ты плакала здесь, говоря, что твой ребенок не­счастный. А ты подумала о другом ребенке, которого растоптал твой подонок? Как ты смеешь меня просить, чтобы я вытащил его из тюрьмы?»

Или, например, я даю ему читать свой первый очерк о нем. Начало, подступ, так сказать, к теме «отец-герой и его нерадивый сын». Отдал, ушел в другую комнату, жду, что он скажет. И вот он мне: «Эй, «черновик» (он меня называл так всегда), забери свое­го бумажного героя!» У меня от обиды перехватило в горле, и я с вызовом спросил: «А каким еще должен быть очерковый персо­наж?» Он с жалостью поглядел на меня: «Пойди сначала в ван­ную, вытри сопли, успокойся, а потом зайди ко мне».

– И это тебе, сыну, о чьем рождении он узнал, когда первое наступление немцев под Москвой получило реши- тельный отпор?

– Да, и всю войну он носил на груди полученную карточку! Так вот, когда я вошел в кабинет, он усадил меня и глухим голо­сом заговорил: «Ты отнял у меня самое драгоценное – время. Ты обидел меня, заставив читать свою оду, посвященную мне, а сам обиделся за то, что я не стал тебя благодарить за лестные слова. В твоей писанине много лжеблагородного. А когда его слишком много, перестаешь верить в благородство». «Мне хотелось, как лучше», – начал оправдываться я, но он перебил меня: «На про­тяжении столетий люди не устают повторять великую истину – благими намерениями вымощена дорога в ад! Ты же об этой ис­тине, видать, и понятия не имеешь!»

– Вообще-то отец твой был максималист!

– И, как кажется мне, романтик. В свое время генерал Чистяков спрашивал его: «Когда ты, Бауыржан, шашку свою сни­мешь?», на что он отвечал: «Как только победим врага! Уйду в отставку и сдам ее в музей». А что стоит факт, когда он сжег ту часть карты, что показывала местность за Дубосеково – прямо по-клочковски: отступать некуда, за нами Москва!

– Но в конце тридцатых, наверное, ему было нелегко, когда он, лейтенант, служил на Дальнем Востоке под нача­лом расстрелянного потом Блюхера?

– Да, и тот его ценил. Даже подарил ему именные часы по­сле того, как отец, известный во всей дивизии наездник, в конных армейских соревнованиях «конкур иппик – преодоление всяче­ского рода препятствий – показал высший класс. Как-никак степ­няк! Конечно, преданность отца своему командарму сказывалась. Взятые на мушку бдительного НКВД, люди исчезали тогда один за другим – кто под расстрел, кто в лагеря. И Иван Михайлович Чистяков, у которого одно время был в подчинении отец, призна­вался потом, что его, отца, тоже собирались арестовать за эти самые блюхеровские часы. Но прямота и правдивость джигита понравились генералу, и он спас его, отправив в другую часть.

В те годы – а до армии он кем только не был: секретарем ис­полкома, начальником милиции, экономистом, инструктором во­енкомата – отец насмотрелся как на формальных, так и на ярост­ных коммунистов, потому и в партию, наверное, долго не всту­пал. А уж когда вступил, то изо всех сил боролся, чтобы в рядах ее были только порядочные люди.

– Но он был, очевидно, больше армейский, нежели гражданский человек?

– Он до старости ходил в военной форме, а потом сшил по­лувоенный костюм, фуражку, папаху – никак с армией не мог рас­статься.

– А сколько наград у него было?

– Представления не имею. Знаю только, что немного. Хотя вообще-то от имени Верховного Совета СССР командир дивизии, каковым он был в Прибалтике, был наделен правом выдавать медали и ордена отличившимся. Он ведь мог бы, как Брежнев, скажем, осыпать ими сам себя. Но такая нелепица ему и в голову прийти не могла.

– При жизни ему так и не дали Героя Советского Союза?

– Димаш Ахмедович Кунаев рассказывал мне, как несколь­ко раз выходил в верха с просьбой восстановить справедливость.ЛЮДМИЛА ЕНИСЕЕВА

Но тогдашний министр обороны СССР – маршал Гречко – никак не соглашался. Оказывается, на одном из совещаний отец зая­вил, что Вооруженными силами страны не может руководить че­ловек, который мало разбирается в военных вопросах. Бросил он однажды и в адрес маршала Жукова, написавшего свои «Воспоминания и размышления»: «Воспоминания есть, а раз­мышлений не вижу». Конечно же, это дошло до высших армей­ских кругов, и в очередное обращение Брежнев сказал Димашу Ахмедовичу: «Знаешь, давай не будем пересматривать эту исто­рию!» После этого Кунаев обращаться уже не посмел.

– Тогда тем более интересно, каким образом все это разрешилось?

– Как только Горбачев объявил демократию и гласность, многие в голос заговорили о том, что надо окончательно ре­шить вопрос о присвоении отцу звания Героя Советского Союза. Заслуги его все-таки были немалыми. После войны, окончив пол­ный курс Высшей военной академии Генерального штаба, он пре­подавал в Калининской академии. У него шесть трудов по тактике и девять – по стратегии.

Повести «Волоколамское шоссе» Александра Бека, где отец – главный герой, генералиссимус Сталин в свое время дал высочайшую оценку, сказав, что она по воздействию своему рав­нозначна активному гвардейскому корпусу. Думаю, что не меньшим к.п.д. обладают и книги самого отца «Наш генерал», «За нами Москва», «Дневники офицера», «Кубинские встречи», не­давно изданная «Психология войны».

Я очень признателен Нурсултану Назарбаеву, который, как только стал руководителем республики, тут же взялся за это дело. Изучив документы, он вышел на Горбачева. Какие там были сложности, я не знаю. Но 31 декабря 1990 года семья наша получила за подписью Нурсултана Абишевича большую поздра­вительную телеграмму. И когда он вручил наконец-то мне отцов­скую Звезду Героя Советского Союза, то тихо-тихо, чтоб никто не слышал, сказал: «Ты даже не представляешь, как было трудно! Береги эту Звезду – она принадлежит не только ему одному, это Звезда народа!»

– Но так или иначе истина восстановлена, и, навер­ное, отец твой был бы очень этому рад?

– Вообще-то славе он не придавал особого значения. Он считал, что все это – тщета. У него были более высокие нрав­ственные ценности. Признание его геройства необходимо боль­ше нам, живущим. Потому что хотим мы того или нет, а точка от­счета нужна всегда. Как-то однажды отец, протянув мне раскры­тую книгу, ткнул пальцем в какие-то строки. «Каким бы путем ты ни шел ко мне, я встречу тебя»,— прочел я слова кого-то из свя­тых мудрецов. И действительно, каким бы земным путем я ни следовал, падал я или спотыкался, отец всегда шел ко мне. Шел, идет и будет идти, и я надеюсь, – к вам тоже.

1992 год