Екатерина Писарева 

22 июня 1941 года. Только что сдала на отлично последний экзамен за шестой семестр Алма-Атин­ского мединститута. Теперь я студентка четверто­го курса. Счастливая, ехала домой. Через один-два месяца за­канчивает службу в армии, в городе Бресте, мой единственный брат Николай. После возвращения домой он продолжит учебу в СХИ, откуда был при­зван в армию. Сколько было радости, какие меч­ты, планы на будущее! Какие чудесные письма, полные светлых надежд, мы получали от него!

Я сошла с трамвая около железнодорожного вокзала. Слышу: по громкоговорителю передают какое-то важ­ное правительственное сообщение... Люди, находивши­еся в ту минуту на привокзальной площади, стояли ошеломленные, как будто чем-то неожиданно оглу­шенные, растерянные... Слышу – война!

Вскоре было передано сообщение о тяжелых боях в Бресте. Страшнее ничего быть не могло. Я еле устоя­ла на ногах. Ведь там служит мой брат! Где-то у вок­зала присела на скамеечку, собралась с мыслями да бегом через железнодорожное полотно – домой. Дома была мама, вскоре с работы пришел папа. Не помню, о чем мы тогда говорили, наверное, боль­ше молчали: в горле стоял горячий комок, в голове пульсировала только одна мысль: война, Коля, вой­на, Коля... Потом мама плакала, отец ее успокаи­вал. Наша тревога за события в Бресте была не без оснований: мой брат Николай так и не вернулся домой... Его тело после бомбежки Бреста не было обнаружено. Мама не хотела верить в смерть Коли и ждала его всю войну и после войны. Надеялась на чудо. Спустя несколько лет после войны к нам зашел сослуживец брата, вернувшийся из плена, и развеял мамины надежды. Он сказал, что своими глазами видел как-то место, где был Николай, сна­ряды искрошили все, и там несколько суток бушевало пламя...

В начале 1942 года, несмотря на бронь по работе, ушел на фронт добровольцем отец, вскоре, после окон­чания мединститута, была призвана в армию и я. Дома осталась одна больная мама, которая, чтобы про­жить и купить лекарства, вынуждена была рабо­тать...

Выпуск врачей Алма-Атинского медицинского ин­ститута августа 1942 года был как никогда многочис­ленным, так как с нами сдавали экзамены эвакуиро­ванные студенты из разных городов – Курска, Одес­сы, Минска. Окончили институт 685 врачей, и сразу всех отправили на фронт, за исключением несколь­ких человек, освобожденных от призыва по состоя­нию здоровья и семейным обстоятельствам.

Для нас выделили несколько вагонов в поезде Алма-Ата – Москва. Помню, проводы были обычные, и в то же время сердечные, полные тихих, неброских, разрывающих сердце эпизодов. Было много преподавателей, среди которых и наш любимый педагог, руководитель нашей группы, буду­щий ректор Алма-Атинского мединститута Сибагитулла Рыскалиевич Карымбаев, много студен­тов; играл оркестр. Родители плакали...

Мы с мамой посмотре­ли друг на друга: она была вся в слезах. Я крепи­лась из последних сил, старалась, как могла, успо­коить и приласкать ее. А на привокзальной площади в это время было очень шумно: оглушительно вздыхал оркестр, слы­шались напутствия родственников, преподавате­лей и стоны раненых... От этой картины мы как-то сразу почувствовали себя взрослыми и, кажет­ся, бесстрашными. Кончились наша юность, сту­денческие годы, родительская опека. Необходимо было выполнять свой патриотический долг – все­ми силами защищать нашу любимую Родину.

***

…На Украине буквально за каждый метр земли, за каждую деревню шли тяжелые бои. Для врагов потерять эту часть Украины означало потерять Донбасс, к богатствам которого яростно рвалась Гер­мания. Поэтому вдоль Днепра немцы соорудили не­виданные укрепления, объявив эту зону «государ­ственным рубежом». Они говорили: «Днепр – это граница нашего дома» – и упорно держали ее.

Вначале наш медпункт был развернут близ го­рода Золотоноши, но вскоре, когда боевые подразде­ления полка заняли огневую позицию по левому берегу Днепра, то есть к концу полного освобожде­ния этой части Левобережной Украины, нас пере­бросили в Бубновскую Слободку, где мы размести­лись в крестьянских полуразрушенных хатках, в которых в основном жили старики да больные. Встретили они нас очень трогательно, как своих родных и близких. Мы от всей души угощали друг друга чем могли, а наши гостеприимные хозяева много чего порассказали о тяжелейшем своем житье-бытье в период фашистской оккупации. Рас­сказывали и плакали. Слушая их рассказы, нам тоже хотелось плакать...

Как обычно, фронтовая передышка была недол­гой. Нагостевавшись и полечив местных старых да малых, наши боевые подразделения в тяжелей­шей битве форсировали Днепр, заняв по правую сто­рону его плацдарм площадью около четырех квад­ратных километров. Этот участок находился на длинном пологом скате к реке возле берега и был изрыт множеством воронок, густо изборожден око­пами и траншеями. Плацдарм простреливался с трех сторон, а четвертой был могучий Днепр. На­ходясь выше нас, немцы видели наши позиции как на ладони.

Противник частыми атаками хотел сбросить наши войска в Днепр. Плацдарм простреливался из всех видов оружия, постоянно свистели пули. Но бойцы в ожесточенных неравных боях не толь­ко удержали его, но и расширили. С немецкой пе­дантичностью через равные короткие промежутки времени налетали «мессершмитты», которые об­стреливали и бомбили плацдарм и переправу. Под­крепление просачивалось через Днепр чаще ночью, на крохотных плотах, сколоченных из досок и бре­вен, на понтонах, рыболовецких лодках, бочках, бревнах – словом, на чем попало, за что можно было хотя бы уцепиться, плывя рядом. Для обслу­живания воинов, находящихся на плацдарме, по приказу старшего врача и командования полка на­правили меня с фельдшером и санитарами. Обычная задача медиков – оказание бойцам медицинской по­мощи, укрытие раненых от огня и при малейшей воз­можности быстрая их эвакуация на левый берег Днеп­ра – на плацдарме была сверхсложной.

• не забуду конец сентября 1943 года. Пе­ред рассветом с группой бойцов мы подошли к реке. Место переправы было освещено мертвенно-белым светом немецких ракет, вокруг рвались снаряды, мины. В ответ по фашистским позициям била наша артиллерия. Были раненые, которым мы сра­зу же оказывали медицинскую помощь и прятали их в обрыве у реки. Когда начало светать, было приказано идти на переправу и быстро переходить на правую сторону Днепра – на плацдарм.

Переправлялись в основном на понтонных соору­жениях, над которыми вставали столбы огня и дыма от метких попаданий. Разорванные снаряда­ми понтоны быстро соединяли досками. Над таким шатающимся мостом была натянута толстая ве­ревка с одного берега реки на другой. От тяжести людей понтоны тонули, и вода порой доходила до колен. Мы шли гуськом, сапоги были очень тяже­лыми, так как наполнялись ледяной водой, и, ко­нечно же, крепко держались за веревку. Когда до берега осталось пройти совсем немного, метров десять, снаряд выбил прямо перед нами целое зве­но этого хлипкого, ненадежного моста. К счастью, осталась целой веревка, а внизу – глубокая стре­мительная река.

Несколько человек были убиты, некоторые утонули, одного раненого успели-таки выхватить из пучины норовистого Днепра... Как по щучьему ве­ленью, рядом оказались две лодки с мужественны­ми ребятами, которые под обстрелом наспех наве­ли переправу и помогли нам сойти на берег.

Но на прибрежной земле было не слаще. Как го­ворится, из огня да в полымя. По нам стреляли как по загнанным зайцам. Ползком, по-пластунски мы миновали зону обстрела.

На плацдарме наши боевые подразделения бук­вально ушли в землю: бойцы дневали и ночевали в траншеях, окопах, дзотах. Нельзя было поднять головы. Земля гудела от непрерывного обстрела, ка­залось, вот-вот она, многострадальная, взорвется.

Медицинский пункт организовали в только что выкопанной землянке у обрыва реки. Пока разво­рачивали медпункт, уже накопилось несколько де­сятков раненых, которые прибывали каждую ми­нуту. И в этих невозможных условиях приходи­лось делать такие сложнейшие операции, что сей­час только удивляюсь – неужели смогла, неужели такое возможно? Но чувство опасности, духовный взлет делали чудеса.

Особенно мне запомнилась операция, сделанная бойцу с Кавказа, который получил тяжелое сквоз­ное пулевое ранение в грудную клетку. У него был клапанный пневмоторакс, отчего он находился в состоянии сильного удушья. Несмотря на богатыр­ское телосложение, раненый буквально задыхал­ся, его одолевал кашель. Кожные покровы были синюшные, пульс очень частый, почти нитевидный. При перкуссии грудной клетки определялся коро­бочный звук слева. Наложенная акклюзионная по­вязка, полусидячее положение раненого, медика­ментозное лечение с целью угнетения мучитель­ного кашлевого рефлекса, противошоковые меро­приятия и другие средства эффекта не дали. Со­стояние бойца ухудшалось. Тогда ему была сдела­на левосторонняя вагосимпатическая блокада, рана тампонирована с мазью Вишневского, акклюзион­ная повязка. Эффект был явный: раненый на гла­зах оживал. Уменьшилось удушье, исчез цианоз кожных покровов и видимых слизистых, улуч­шился и выровнялся пульс. Из-за сложной боевой обстановки эвакуировать его на левый берег Днеп­ра не удалось. Через несколько часов, к вечеру, со­стояние раненого снова стало ухудшаться – опять появились сильное удушье, холодный пот на лбу, усилился цианоз, стал частить пульс. Мне вновь пришлось сделать вагосимпатическую новокаиновую блокаду, под местной новокаиновой анестезией произвести ревизию раны, сделать хирургичес­кую обработку с последующим послойным ее ушиванием, начиная с ушивания плевры, мышечного слоя. Состояние раненого сразу улучшилось, одыш­ка почти исчезла, кожа и видимые слизистые по­розовели, наполнился пульс. Только к концу вто­рых суток его вместе с другими ранеными удалось эвакуировать на левый берег Днепра.

Метрах в ста от нас кверху по течению реки была переправа, которая днем и ночью обстреливалась немцами. Полуразрушенные плоты вместе с бойцами и пушками продолжали плыть вперед, не­взирая на плотный огонь.

Война – это очень страшно, но быть на перепра­ве – особенно ужасно; не случайно командующий нашим фронтом как-то сказал: «Лучше десять раз сходить в атаку, чем один раз быть на переправе».

Во время обстрелов и бомбежек вода в Днепре бук­вально кипела, столбами поднималась высоко вверх. После такого ада я не раз видела воду крова­во-розовой, отчего мне, фронтовому врачу, станови­лось не по себе. Как-то подумала: если останусь в живых и расскажу кому-нибудь, не поверят. Даже мы, медработники, привыкшие ко всему, не выдер­живали этого ужаса. При малейшей возможности выскакивали из землянки и бежали к реке. Ране­ным, тонувшим в реке, бросали веревки, электри­ческие или телефонные шнуры или просто пода­вали палку и вытаскивали их. Если нас замечали фашисты, то возобновляли яростный обстрел.

Немало было потерь и среди личного состава ме­диков полка. В конце сентября 1943 года во время выноса раненого с поля боя был убит мой санитар, а через несколько дней во время работы за прими­тивным «операционно-перевязочным» столом в земляной нише от прямого попадания снаряда был ранен младший лейтенант медслужбы фельдшер Витя. Множественные осколочные ранения настиг­ли и меня. Пострадали в основном ноги, больше правая, наиболее крупные осколки глубоко засели в бедре. Будучи раненой, я продолжала работать еще около трех суток. Помогали мне в моей работе наши раненые. Раны с осколками стали воспалять­ся, появилась высокая температура, усилилась боль, а работы все прибавлялось и прибавлялось.

Наконец-то к нам прибыло подкрепление. До сих пор у меня перед глазами врач-новичок, который должен был заменить меня. Звали его Саша, фа­милия, кажется, Полеев. Совсем молоденький – по виду ему можно было дать не более семнадцати, с тремя звездочками на погонах, небольшого роста, коротко остриженный, с очень доверчивыми, забот­ливыми, выразительными умными глазами. Воен­ная форма сидела на нем мешковато. Белоснежный, наверное, только что подшитый воротничок гармо­нировал с щеголеватой пилоткой. На ногах — ко­нечно же, не по уставу – обмотки, которыми он «прибинтовал» от ступней до колен широченные штанины. И где он только так вырядился... Такое чудо – врача в обмотках — я видела впервые: наш тыл делал все для фронта, поэтому мы не были голодны и одеты были тепло и прилично. Мне по­казалось, что он весьма доволен собой. И это было трогательно. Спросить об обмотках я не могла – постеснялась. Но мной, казалось бы, ни с того ни с сего, овладело чувство жалости и тревоги за него. Оказалось, оно появилось у меня не без оснований...

Еле держась на ногах от ран, при температуре под сорок градусов, я стала готовиться к эвакуа­ции, одновременно рассказывая новичку, как луч­ше укрыть себя и раненых от огня. Он с охотой, заботливо размещал бойцов в лодках. Под прикрытием нашей артиллерии во второй половине ночи мы были переправлены на левый берег. Во время высадки подверглись сильному обстрелу. Некото­рых ранило повторно. Перевязав нуждающихся, мы потихонечку двинулись в медсанбат, который все еще находился в Бубновской Слободке. Светало. Небо было безоблачное, голубое. Шли мы медленно, поддерживая друг друга. Тех, кто не мог идти, волокли на палатках. Раненого, которому я накануне ушила пневмоторакс, несли на носилках. Во главе этой горе-колонны двигалась я и очень боялась потерять сознание. Напрягала все силы, массировала виски, нюхала нашатырный спирт, старалась поглубже дышать — лишь бы не поте­рять сознание. Несмотря на это, головокружение продолжалось, меня тошнило, силы убывали...

Не поверили своим глазам, когда увидели груп­пу сотрудников медсанбата, быстро приближающу­юся к нам. Впереди бежал мой будущий муж Саша Писарев. Букваль­но с разбегу на виду у всех подхватил меня на руки. Мне было стыдно перед всеми за такое особое внимание ко мне, обидно за беспомощность, за стра­дания и лишения, которые терпят все, находящие­ся на плацдарме. С другой стороны, на душе стало тепло, легко (не только легко, но и даже как-то пус­то), спокойно не только за себя, но и за всех ране­ных, вышедших из этого ада на Днепре. Я не могла удержаться от слез, они катились неудержимо. Я плакала, закрывая лицо руками, и молчала. Саша нес меня бережно, нежно, как ребенка, впереди ко­лонны, стараясь успокоить и, наверное, приласкать... Все шли молча, плакали тоже почти все: и встречающие нас, и мы.

В медсанбате нас приняли хорошо, многим сде­лали операции. Мне удалили несколько осколков, почистили воспаленные участки. Многих, в том числе и моего раненого с открытым пневмоторак­сом (его самочувствие и общее состояние были удов­летворительными), отправили в специализирован­ные госпитали в прифронтовой зоне и в госпитали тыла. Я категорически отказалась от эвакуации в госпиталь для поэтапного лечения, продолжала лечение в медсанбате. На второй день после нашего прибытия сообщили, что погиб молоденький врач в смешных, трогательных обмотках, который за­менил меня на плацдарме. От этого известия серд­це оборвалось. Было безумно его жаль. Я даже не успела спросить этого мальчика, откуда он, какой институт окончил, кто ждет его дома... Эта мимо­летная встреча оставила еще одну зарубку на моем сердце, и мне не суждено забыть его никогда.

После двух месяцев лечения с еще не полностью зажившими ранами я продолжила службу. За отлич­ное медицинское обслуживание наших боевых под­разделений на плацдарме по правую сторону Днепра была награждена орденом Красной Звезды — это была моя первая правительственная награда.