Анатолий Зарецкий

Мне исполнилось 80 лет. По всем меркам – довольно солидный возраст, но, несмотря на все сложности и трудности, жизнь всегда прекрасна – в детстве, в юности, в зрелом и в среднем возрасте, и даже в почтенном или, как говорят, в золотом. Каждый возраст имеет свои неповторимые особенности, в силу которых человеку хочется и дальше жить, независимо от прожитых лет.

Я родился в Белоруссии, воевал, большую часть своей сознательной жизни жил в Алма-Ате, сейчас живу в Израиле.

Я все чаще вспоминаю свою юность. И не только потому, что это – самая лучшая пора в жизни каждого человека. И не только потому, что это бесшабашное время я провел в окопах под вой бомб, снарядов и мин, под свист пуль и осколков, под музыку артиллерийской и авиационной канонады. И не только потому, что мне не пришлось испытать в то далекое время прелести простой человеческой жизни, а еще и потому, что я свою молодость прожил не так, как мне хотелось бы сейчас, с учетом своего жизненного опыта.

Родился я 20 ноября 1923 года в городском поселке Турове Гомельской области (бывшей Полесской области) в Белоруссии, в бедной, но очень религиозной семье. До войны никуда из Турова не выезжал – не видел «живого» паровоза, не одевал новых брюк, не касался девичьих губ…

18 июня 1941 года отшумел выпускной бал, и никто в тот счастливый веселый вечер не знал, да и не мог знать, что через 4 дня начнется длительная и кровопролитная война.

С 22 на 23 июня немецкая авиация уже бомбила Туровскую нефтебазу, а 5 июля по приказу райвоенкомата мы, призывники, покинули Туров. На вопрос, куда нам идти, в военкомате ответили: «На восток!»

В сентябре 1941 года я оказался в Сталинградской области, а уже в октябре написал райвоенкому заявление с просьбой отправить меня добровольцем на фронт. Отчетливо помню его резолюцию: «Когда нужно будет, тогда и призовем!» Мне осталось лишь ждать того момента, когда я буду нужен…

9 декабря 1941 года без всяких медицинских комиссий и экзаменов меня направили на учебу во 2-е Ростовское артиллерийское противотанковое училище. А через 4-5 месяцев, в мае 1942 года, после окончания ускоренного курса военного училища, в звании лейтенанта, в свои 18,5 лет я попал на фронт в район города Красный Луч Луганской области (рубеж реки Миус).

Так я стал – против своей воли – офицером Красной Армии, в которой прослужил 30 лет.

4 июля 1942 года я участвовал в первом бою. Многие участники войны с удовольствием вспоминают свой первый бой, рассказывая доверчивым слушателям, обычно учащимся средних школ, молодым офицерам и солдатам, что уже в первом бою они становились чуть ли не героями.

Я не люблю вспоминать свой первый бой, хотя до сих пор отчетливо его помню. Было раннее утро. Солнце лениво поднималось из-за горизонта. И вдруг неожиданно начался артиллерийский налет противника, а через 20 минут наблюдатель у третьего орудия, где находился и я, крикнул: «Немецкая пехота и танки!» Личный состав быстро выбежал из блиндажей, расчеты заняли свои места у орудий и тут же открыли огонь. Выстрелы наших орудий, разрывы немецких снарядов и мин, свист пуль и осколков – все смешалось в непрерывный для новичка шум и грохот. Мне казалось, что земля «ходит» под ногами, что разрывы снарядов и мин накрыли наши огневые позиции. Это был неописуемый кромешный ад, в котором мне, уже побывавшему под бомбежкой в районе Киева и несколько раз под артобстрелом (да и в действующей армии я был уже не первый день), все равно казалось, что наша жизнь на этом кончается и живыми никому из этого пекла не выйти. Не помню, пытался ли я в какой-то мере командовать взводом или нет. Этот бой был скоротечным: длился не более 40 минут, но мне казалось, что прошла целая вечность. Общими усилиями атака немцев была отбита, но в этом не было моей заслуги. Командиры орудий действовали смело и грамотно и на меня не обращали никакого внимания.

А вообще-то мне повезло: мой взвод состоял из солдат и сержантов рождения 1898-1905 годов, имевших не только большой жизненный, но и боевой опыт, так как все они участвовали в боях с октября 1941 года – с того момента, когда наша дивизия приняла свой первый бой под городом Донецком.

Мне никогда не забыть командиров орудий: донецкого шахтера Павла Ивановича Скрягу и сибиряка Михаила Николаевича Кутьина, наводчиков Андрея Степановича Гвоздева и Николая Ивановича Третьяка, заряжающих: украинца Степана Григорьевича Кубатько (это он на реке Одер во время артналета своим телом накрыл меня, сам погиб, а мне спас жизнь) и татарина Мажида Хасановича Нафикова. Именно они решили исход моего первого боя в нашу пользу.

Не могу не вспомнить, как однажды, это было еще в Донбассе, подошел ко мне солдат из моего взвода и пожаловался, что его товарищ взял у него котелок и не отдает. Не помню, что я ему ответил, но в душе подумал: «Ведь он мне в отцы годится, а пришел ко мне, сыну, жаловаться». Гораздо позже я понял, что он пришел ко мне, как к своему командиру, которому доверили, несмотря на молодость, вести их в бой. Я отвечал не только за его солдатский котелок, но и за жизнь солдат, являлся для них и старшим по званию, и отцом, и судьей.

После первого боя я сделал для себя единственный и, как потом оказалось, правильный вывод: надо в первую очередь одержать победу над собой и никогда не впадать в панику, а главное – пересилить страх смерти. Это ко мне пришло не сразу, а многим так и не удалось перебороть себя. Как правило, они погибали.

Война продолжалась… Шел 1943 год. На сей раз мои огневые позиции размещались на высоте 121,4 в районе города Крымска, на Кубани, на так называемой «Голубой линии». Был довольно жаркий день, и ничто как будто не предвещало беды. Однако во второй половине дня в стане противника послышался шум танковых моторов, а через 30 минут после короткой, но мощной артиллерийской подготовки немцы, при поддержке танков, пошли на штурм высоты. Пехота не выдержала натиска танков и отступила. Мы оказались, как не раз бывало и раньше, одни перед лицом атакующей немецкой пехоты и танков. Тогда еще не было коммутаторов, и разговор любого начальника мог слушать каждый человек, чей телефон был подключен к линии. Помню, как командир полка подполковник Бондаренко, очевидно, не зная, что наша пехота отошла, приказывает командиру батальона капитану Дехтяреву: «Высоту 121,4 немцам не сдавать, танки пропустить в тыл – я их здесь встречу!»

Впервые за войну я услышал волевую, уверенную команду командира полка. Это и нам придало уверенности и новые силы. Как всегда в трудную минуту, я сам встал за наводчика и уничтожил два танка.

Кто не был на фронте и не стрелял прямой наводкой по немецким танкам, не может представить себе, какой силой воли, смелостью и мастерством должен обладать личный состав боевого расчета, чтобы выйти победителем в этом нелегком и рискованном «соревновании». Кто не стрелял прямой наводкой, не может понять радости личного состава расчета, наблюдающего, как горят подбитые ими вражеские танки.

Вместе с другими орудийными расчетами и возвратившейся пехотой мы отразили атаку немцев. Высота осталась нашей, хотя бой за нее не утихал до самой ночи – еще не одну атаку нам пришлось отразить, чтобы ее удержать. Впоследствии эту высоту – 121,4 – стали называть Высотой Героев – на всех топографических картах она так и обозначена.

За бой на Высоте Героев, за отражение танковых атак немцев, за лично уничтоженные два танка противника я был награжден своим первым орденом Красного Знамени.

В 1982 году мы с однополчанами ездили по местам боев, конечно же, побывали и на Высоте Героев. У ее подножия вышли из машин и пошли пешком к 12-метровой статуе солдата с автоматом в руках, рядом с которой горел Вечный огонь. Сердце билось учащенно, а ноги подкашивались, не хотели идти. С нами были райвоенком и заместитель председателя райисполкома. На глазах невольно появились слезы… Но вспомнив те тяжелые и непрерывные бои на этой высоте, я сам себе почти вслух сказал: «Разве 39 лет тому назад, в этот же день, 25 июля, когда мы отражали очередную танковую атаку немцев, было легче? Но ты ведь выдержал, лейтенант Зарецкий, а сейчас, полковник Зарецкий, не можешь владеть собой? Вперед!» Пришло второе дыхание, стало легче, а главное, я успокоился и уверенно зашагал к памятнику.

На Высоте Героев не только стояла скульптура солдата с автоматом и горел Вечный огонь. Это был целый комплекс, символизирующий единство действий пехотинцев и артиллеристов, танкистов и авиаторов. Здесь, на постаментах, и застыли два танка Т-34, два 76-миллиметровых орудия и два самолета-истребителя.

Из 1418 дней и ночей Великой Отечественной войны я прошел в боевых порядках стрелкового полка, поддерживая пехоту огнем и колесами своих орудий, 1054 дней и ночей. Я понял, что значит отбивать танковые и психические атаки немцев. Узнал горечь отступления и радость побед. Был контужен (январь 1944 г. Керченский плацдарм, три кургана), но не оставил свои огневые позиции. Был ранен (31 января 1945 года при переходе немецкой границы, в районе населенного пункта Скампе), но из медсанбата сбежал и до сих пор ношу осколок немецкой мины в области правого глаза. Я оказался среди тех хранимых судьбой двух из каждых ста солдат-фронтовиков 1923 года рождения, которые остались в живых. А хранили меня, конечно же, святые души моей матери, сожженной живьем в синагоге, и расстрелянного немцами отца.

Иначе чем объяснить эти случаи:

От Донбасса до кавказских гор (1942 год) я со своим взводом и ротой пехоты оставался всегда по приказу командира батареи на прикрытии отхода нашего стрелкового полка. В отдаваемом приказе на прикрытие отхода полка указывалось, на сколько часов мы обязаны задержать наступление немцев, пока наш полк уйдет на определенное расстояние. Практически мы были смертниками в полном смысле этого слова, но я остался жив и невредим, притом приказ был всегда выполнен.

Под Новороссийском (1942 год) рядом стоявший со мной командир соседней батареи осколком разорвавшегося снаряда был смертельно ранен, а я остался невредим.

На хуторе Крольчатник (1943 г., Кубань) при налете авиации я укрылся в окопе, который находился в углу пустующего дома. Немецкая бомба попала в угол дома, где я сидел в окопе, но не разорвалась.

Мы шли с командиром батареи капитаном Будко в артиллерийскую мастерскую, чтобы узнать, когда будет отремонтировано наше орудие (станица Крымская, в 5-6 километрах от переднего края, 1943 год). Осколком случайно разорвавшегося снаряда капитан был ранен в шею. Я ему оказал первую медицинскую помощь, но пока его тащил в медсанчасть, он скончался. Я и на этот раз избежал смерти.

В июле 1943 года после долгих и неудачных боев наш полк отвели в ближайший тыл на отдых и пополнение. Это было в красивом лесу, который почему-то называли красным лесом. Мы из солдатских палаток сделали общую палатку, но на всякий случай вырыли окопы. Ночью налетели немецкие самолеты и сбросили на расположение нашего полка «чемоданы» с противопехотными минами. Я лежал в палатке крайним. Одна мина разорвалась буквально в 30 см от моей головы. Каска, бинокль, полотенце, которые ординарец положил в изголовье, были изрешечены. Я же остался невредим, хотя все, кто на утро осматривали палатку, говорили, что человек, который здесь лежал, не мог остаться в живых.

При прорыве обороны немцев на реке Висле (12.01.45 г.) во время нашей артиллерийской подготовки меня вызвали на НП батальона. И несколько десятков минут было достаточно, чтобы огневые позиции моего взвода попали под мощный артиллерийский налет. В результате этого 90 процентов личного состава взвода, солдат и сержантов, прошедших почти четыре года по нелегким фронтовым дорогам, были убиты и ранены. А я избежал «случайно» этой участи.

И таких случаев в моей фронтовой жизни было довольно много.

Я всю войну провоевал в 694-м стрелковом севастопольском полку, 383-й стрелковой Шахтерской, Краснознаменной ордена Суворова 2-й степени Феодосийско-Бранденбургской дивизии, и все в полку считали, что Зарецкого ни снаряды, ни пули не берут… А когда я был ранен, то многие говорили: «Если уж Зарецкого ранило, то добра нам не ждать…».

В полку, да и в дивизии, уже не было интендантов, которые бы больше меня воевали без ранений, хотя в атаки они не ходили и прямой наводкой не стреляли. В своей батарее я пережил двух командиров батарей и трех командиров взводов. Чтобы как-то меня поощрить, командир полка приказал портному (и такой по штату был в полку) из солдатской шинели больших размеров сшить мне офицерскую шинель.

Войну я начал командиром взвода 76-мм батареи стрелкового полка, и в этой же должности ее закончил. Неоднократно мне предлагали повышение по службе, но я всегда от этого настойчиво отказывался и по очень простой причине: к фашистам у меня был особый счет. Я обязан был рассчитаться с ними за невинно расстрелянного отца, за мученическую смерть матери, за гибель на фронтах своих братьев и родственников, друзей и товарищей, за мою поруганную Родину. Счет большой, и не рассчитаться по нему я не имел права – это было в то далекое фронтовое время смыслом и целью всей моей жизни. И только будучи командиром взвода на прямой наводке в стрелковом полку, когда я мог лично стрелять за наводчика орудия, я наблюдал в панораму орудия, как после моих метких выстрелов горят немецкие танки. Замертво падала ненавистная саранча – и я получал истинное удовольствие… Только так я мог погасить счет, выставленный мною немецко-фашистским захватчикам.

Восемь лично мною уничтоженных немецких танков, десятки пулеметов, минометов, орудий и дзотов, сотни немецких солдат и офицеров своей жизнью заплатили сполна по моему предъявленному счету, что в какой-то мере компенсировало мои безвозвратные потери в этой чудовищной войне.

Вот почему я воевал всю войну командиром взвода 76-миллиметровых орудий стрелкового полка.

Мне выпала большая честь, и я очень горжусь, что в трудную годину Родина доверила мне, простому еврейскому пареньку из глуши Белорусского Полесья, с оружием в руках защищать ее. Я участвовал в боях за Украину, Кавказ, Кубань, Тамань, высаживался морским десантом в Керчи и Севастополе, участвовал в освобождении Варшавы и взятии Берлина.

Награжден 28 орденами и медалями, в том числе имею два ордена Красного Знамени, три ордена Отечественной войны I и II степеней, орден Красной Звезды, две медали «За боевые заслуги», польскую и американскую медали, 18 других.

…Оглядываясь сегодня с высоты прожитых лет на свою жизнь, я пришел к выводу, что человек должен уметь своевременно остановиться, отдышаться после быстрого бега и, несмотря ни на что, иметь силу воли: заставить себя не переходить опасный рубеж и своевременно уйти… Лично я не могу похвастаться, что у меня хватило мудрости, знаний и настойчивости, чтобы придерживаться этих принципов. Судьбе было угодно преподнести мне в жизни столько горя, тяжелых испытаний и неудач, что их вполне хватило бы на целую роту.

Как всякий человек, я ошибался, совершал необдуманные поступки, в которых глубоко раскаиваюсь.

Я никогда не жалел, что мне пришлось жить в такое сложное и непредсказуемое время. Да, было и отвратительно, и тяжело, и тоскливо, но было и прекрасно, и вдохновенно.

Время нельзя остановить даже на миг, но замедлить его стремительный бег надо и, наверное, возможно. Мне так и хочется крикнуть: «Эй, ямщик, не гони лошадей – нам некуда больше спешить!»

г. Кириат – Шмона

Израиль.